Дневник русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

в голову; и он заговорил с нею о своей любви, прекрасно зная, с кем говорит, и без труда получил ее взаимность. Этот развитой человек поступал подло, вполне сознавая, что делает подлость: он, барин, отнял у своего мужика единственное существо, которое было дорого и мило его же крепостному; радость его жизни, его любовь, его жену. Это, по-вашему, нравственно?» – «Но что же было ему делать, если он ее любил?» – «Он должен был любить ее, сколько хотел, но издали, никогда не говоря ей о своем чувстве; он должен был бежать от нее, вырвав с корнем эту страсть…» – «Нельзя требовать невозможного. Человек не в силах преодолеть себя, свою любовь. Вот ты не испытала этого чувства и поэтому судишь так строго…» – «Я не столько строго сужу, сколько возмущаюсь тем, что вы находите это нравственным. Ну, скажите, если бы вам пришлось быть в подобном положении, – вы отняли бы жену у мужа?» – «Если она меня полюбит, отчего ж? Она оставит мужа и придет ко мне, и это будет вполне нравственно». – «Значит, несчастный муж, если он любит свою жену, останется…» – «Ни при чем, – хладнокровно перебил меня Петя. – Она меня любит, и я ее люблю: так и должно быть, это хорошо и нравственно». – «А долг, а честь, а совесть – этот невидимый закон, который ужаснее всех?» – хотелось мне воскликнуть, но… я только пожала плечами. Если у человека понятие о чести и нравственности искажено до такой степени – бесполезно говорить с ним… – «Далее спорить, Петя, бесполезно, – тихо сказала я. – Ведь вы не можете уже теперь иметь правильного понятия о том, что честно и нравственно… не можете рассуждать правильно» (я удивилась, как спокойно сказала я эти слова, ясно намекавшие на то, что причиняло мне такое суждение)… Он понял мой намек: «Да, мои взгляды несколько иные»… – И он, не смущаясь, посмотрел на меня… Я даже не шевельнулась.

Удивительно! Почему же я так хладнокровно отношусь теперь к нему? Это не было то мое прежнее пассивное состояние, – это было здоровое спокойствие, ровное состояние духа. Почему же? – Не могу себе ответить. Но я чувствую себя очень хорошо: точно прежде ничего и не было… На днях я опять увижу Петю… и снова удивлюсь на самое себя: буду такая же, как и в этот раз…

21 мая

Да, такая же… Сижу себе в зале, он напротив меня, я молчу, и, вероятно, мое лицо приняло грустное выражение, потому что Петя спросил: «Что с тобой? Отчего ты такая?» Привыкнув видеть меня всегда оживленной, все убеждены, что я не могу быть иной. – «Сегодня мне было скучно, и я устала от немецких переводов…» – «Ты сейчас можешь заплакать…» – «Было бы отчего!» – равнодушно ответила я, чувствуя, что во мне что-то вдруг поднялось… Это скоро прошло…

28 мая

Вчера послала документы на курсы. Нет у меня позволения родителей, нет и свидетельства о безбедном существовании, и вся надежда теперь только на то, что директор примет во внимание мое близкое совершеннолетие. Но… сомнения берут верх, иногда мне кажется, что кто-нибудь посоветует маме воспользоваться своим правом попечительницы и потребовать мои бумаги обратно… Я в отчаянии от этого подозрения!

Читаю теперь «Психологию» Гефтинга. Там разбираются различные душевные состояния, между прочим страх и надежда. Два противоположных чувства не могут одновременно уживаться в душе; одно исключает другое, и потом это другое в свою очередь берет верх и вытесняет первое. Вот в подобном же положении нахожусь я теперь… Положим, я могу не бояться: давно уже решено, что последний исход – ехать за границу. M-elle Noyer даст мне рекомендательные письма к своим друзьям и знакомым, поможет устроиться в Швейцарии. Но ехать туда – значит порвать надолго все сношения с семьею, родными. Кроме того, у меня нет никакой научной подготовки, и я не имею понятия о курсах тамошних университетов, тех факультетов, которые открыты для женщин. Медицина, изучением которой больше всего занимаются студентки в Швейцарии, меня вовсе не интересует; к математическим наукам я испытываю ужас и полнейшее отвращение (еще с детства). Если возможно – я непременно поступила бы на юридический факультет и по окончании образования занялась адвокатурою. Я желаю быть защитницей угнетенных и бедных, работать из чистой, бескорыстной любви к истине и справедливости. Но ведь это – мечты, потому что женщина лишена таких прав. Разве в России мыслимо выступить на адвокатское поприще? – Пока – нет и нет… Меня также интересуют и науки о человеке, науки исторические, философия, литература, которые преподаются на историко-филологическом факультете. Следовательно, раз двери суда закрыты для женщин-адвокатов, – я выбираю его.

29 мая

Сестра сказала мне, что ей едва ли придется поступить на курсы, потому что В. будет ее мужем. Так как я была убеждена, что их брак будет на время фиктивным, то я с удивлением спросила ее: «Почему ты так думаешь?» – «Это же видно из его письма: он пишет о поцелуях…» – «Ну так что ж? Он хочет сделать тебя своею женою», – спокойно заметила я. – «Как? Да неужели же ты не знаешь, что это и есть настоящий брак? Разве ты не понимаешь, что если он будет меня целовать, то это и значит, что мы сделаемся настоящими мужем и женою…» Широко раскрыв глаза и не веря своим ушам, слушаю я Валю. 18-летняя девочка, читавшая все прелести Золя, Мопассана и других, им подобных, «Крейцерову сонату», горячо рассуждавшая о нравственности и уверявшая меня, что она уже давно «все знает», – эта девушка, дав слово В., не знала… что такое брак! Иногда я заговаривала с ней по поводу читаемых романов, и моя сестрица всегда так горячо и авторитетно рассуждала, так свободно употребляла слова, относящиеся к самой сути дела, что мне и в голову не могла прийти подобная мысль. И вдруг, случайно, почти накануне свадьбы, я узнаю от нее, что она еще невинный младенец, что она… не понимает и не знает ничего. – «Валя, послушай, ну вот мы с тобой читали, иногда говорили об этом… Как же ты понимаешь?» – «Конечно, так, что они целуются… от этого родятся дети, – точно ты не знаешь», – даже с досадой ответила сестра. Я улыбнулась. – «Что же ты смеешься? Разве есть еще что-нибудь? Разве это не все? Мне одна мысль о поцелуях противна, а вот ты смеешься. Какую же гадость ты еще знаешь?» – с недоумением спрашивала Валя…

Каково было мое положение! Кто мог предполагать, что Валя, читая, не понимала самой сущности, даже не подозревала о ней. Впрочем, она не читала никаких медицинских книг, сказок Боккаччо, где с таким наивным цинизмом