Вольная русская литература - Юрий Владимирович Мальцев

был потрясен. «Я себе никогда не представлял, что нечто подобное существует в СССР. Это были всех видов песни заключенных: и веселые, и полные отчаяния, и циничные. Но все они были потрясающими. Ими говорила Россия, та, которую мы знаем по произведениям Толстого и Достоевского, это было подлинное почвенное, глубинное народное творчество, не стилизованное, не то, которое транслируется советскими радиостанциями, а сырое, иногда наивное, но всегда глубокое, очень мелодичное и трагическое <…> Это, без сомнения, самое значительное народное творчество нашей эпохи, и понятно, почему оно создавалось именно в России. Десятилетия концлагерей <…>, без сомнения, представляли собой подходящую почву для народного поэтического творчества <…>. Эти песни, с того момента, когда они получат официальное право на существование, будут петь, несомненно, еще целое столетие ‹…›»[176].

Россия, конечно, единственная страна в мире, где сегодня интеллигенты – доктора наук, профессора и т. д., – собравшись вместе, поют тюремные песни. Это дань погибшим и замученным в лагерях, это солидарность с гонимыми и преследуемыми и это также в известной мере и самовыражение, ибо любой свободомыслящий человек в России сегодня чувствует себя преследуемым, угнетенным, чувствует себя потенциальным обитателем концлагеря. И авторы подпольных песен пользуются такой большой популярностью не потому, что они какие-то из ряда вон выходящие таланты, поражающие своим искусством как откровением, а именно потому, что они выражают созревшие в обществе умонастроения и чувства, находят для них удачную словесную и эмоциональную форму. Индивидуальное творчество поэта-певца поэтому носит в известном смысле коллективный характер и рассчитано на соучастие аудитории. Поэтому-то некоторые популярные песни этих «менестрелей», если их не слушать, а прочесть как стихи, иногда вовсе не производят никакого впечатления, и даже становится непонятным, в чем причина их успеха.

Наиболее популярный автор подпольных песен – Александр Галич[177]. Его песни знает вся страна, напетые им самим на магнитофон, они переписываются затем тысячи раз и распространяются этим «магнитофонным самиздатом».

Основная эмоция песенного творчества Галича – негодование. Он негодует оттого, что все покорно молчат и не имеют смелости восстать против угнетения и против всеобщей лжи:

И не веря ни сердцу, ни разуму,

Для надежности спрятав глаза,

Сколько раз мы молчали по-разному,

Но не против, конечно, а за!

Где теперь крикуны и печальники?

Отшумели и сгинули смолоду…

А молчальники вышли в начальники,

Потому что молчание – золото.

Промолчи – попадешь в первачи!

Промолчи, промолчи, промолчи!

…

Вот как просто попасть в первачи,

Вот как просто попасть в палачи.

Промолчи, промолчи, промолчи

(«Старательский вальсок»[178]),

негодует на равнодушие живущих «в сонности» слабых духом людей, на привычку мириться с подлостью, несправедливостью и насилием:

Ни гневом, ни порицанием

Давно уж мы не бряцаем:

Здороваемся с подлецами,

Раскланиваемся с полицаем.

…

Живем мы, в живых не значась…

Непротивление совести —

Удобнейшее из чудачеств!

(«Поезд»),

с негодованием говорит о духовной деградации общества, где бессовестность, трусость и ложь стали господствующими чертами:

А нам и честь, и Бог, и черт —

Неведомые области!

А нам признанье и почет

За верность общей подлости!

(«Век нынешний и век минувший»),

негодует на засилье «чиновной дряни новомодного образца», которая командует в обществе, распоряжается жизнью людей, пользуется привилегиями и живет в роскоши на «государственных дачах» под охраной «мордастой ВОХРы», охраняющей этих «безликих вождей» от своего собственного народа; негодует на то, что:

Рвется к нечистой власти

Орава речистой швали

(«Кадиш»),

негодует и на слуг этого режима, таких, как Евтушенко, эта «деревянная кукла, притворяющаяся живой», которая, «по-собачьи виляя хвостом», крутит то налево, то направо («Евгению Евтушенко»), и как те, кто травил Пастернака:

Мы не забудем этот смех…

Мы поименно вспомним всех,

Кто поднял руку!

(«Памяти Б.Л. Пастернака»),

негодует на то, что в стране, где миллионы людей замучены в концлагерях, никого не привлекают за это к ответу, что «слезы и кровь забыты», что жертвы и их мучители спокойно сожительствуют рядом и что в то время как в Освенцим и Бухенвальд наносят торжественные визиты известные общественные и политические деятели,

Где бродили по зоне КаЭры,

Где под снегом искали гнилые коренья,

Перед этой землей – никакие Премьеры,

Подтянувши штаны, не преклонят колени!

Над сибирской тайгою, над Камой, над Обью,

Ни венков, ни знамен не положат к надгробью!

(«Баллада о вечном огне»).

Но негодование сменяется часто жалостью к слабым, несчастным людям, бессильным что-либо изменить в существующем порядке вещей, обманутым, покорным, к тому самому «простому народу», о котором гремит ежедневно гигантская советская пропагандная машина:

Я люблю вас, глаза ваши, губы и волосы,

Вас, усталых, что стали до времени старыми,

Вас, убогих, которых газетные полосы

Что ни день, то бесстыдными славят фанфарами

(«Объяснение в любви»).

О судьбе этих маленьких людей в некоторых песнях рассказывается не только с жалостью, но и с подлинным трагизмом. Как, например, в песне о несчастном отце семейства («Фарсгиньоль»), доведенном до отчаяния нищетою

Надо и того купить, и сего купить,

А на копеечки-то вовсе воду пить,

А сырку к чайку или ливерной —

Тут двугривенный, там двугривенный,

А где ж их взять!

и покончившим с собой после того, как в кассе взаимопомощи ему отказались дать денег

Подмогнула б тебе касса, но

Каждый рупь – догнать Америку!

Посему тебе отказано,

Но сочувствуем, поелику…

Или как в песне о ссыльной женщине («Песня-баллада про генеральскую дочь»), заброшенной к чужим ей людям, живущей в атмосфере жестокого эгоизма, всеобщей взаимной подозрительности и недоброжелательства (любовник ее, выходя из комнаты в туалет, берет с собой пиджак, где у него кошелек с деньгами).

Есть у Галича и замечательные лирические песни, такие, как «Облака», «Песня о прекрасной даме», «Когда-нибудь дошлый историк», «Слушая Баха» и т. д.

Но особенно удаются Галичу сатирические песни. Здесь им созданы действительно шедевры. Неприглядность и серость советского быта, обман, жульничество и хитрые проделки