Портреты эпохи: Андрей Вознесенский, Владимир Высоцкий, Юрий Любимов, Андрей Тарковский, Андрей Кончаловский, Василий Аксенов… - Зоя Борисовна Богуславская

ткани, она о чем-то спрашивает медленным низким голосом, поправив светлые пряди волос над широким скуластым лицом. Я что-то отвечаю на ее вопрос о Москве – рассказываю об атмосфере раскрепощенности, о создании молодежных театров и студий, о Старом Арбате, на котором любой может прочитать свои стихи. В какой-то момент вынимаю этюд маслом – пейзаж с видом на церковку в Пензе кисти молодого художника, – который дарю ей, чтобы напомнить о ее детстве. Она сидит неподвижно, точно изваяние, слушая. Впоследствии я поняла, что важная составная человеческого таланта Татьяны Яковлевой – ее внимание к собеседнику. Она обладает удивительным даром слушать. Это приятно каждому. А для поэта? Для поэта это неоценимое качество.

Горничная подает чай, печенье, Алекс вносит большущую коробку шоколада. Позвякивают блюдца, вот-вот должен спуститься к нам привезенный на субботу и воскресенье совсем угасающий Шмаков. Наступает пауза.

…Мысленно я перемещаю Татьяну из этой белой комнаты с белым камином, обтянутой белой кожей мебелью, с белым столом, покрытым стеклом, от галереи семейных портретов, среди которых ее портрет кисти Яковлева, в тот зал ресторана «Куполь», где в 1928 году – 60 лет назад – ее встретил Маяковский.

Представьте:

входит

красавица в зал, в меха

и бусы оправленная. Я эту красавицу взял

и сказал: – правильно сказал

или неправильно? Я, товарищ,

из России, знаменит в своей стране я, я видал

девиц красивей, я видал

девиц стройнее

Любить —

это с простынь,

бессонницей

рваных,

срываться,

ревнуя к Копернику,

его,

а не мужа Марьи Иванны,

считая

своим

соперником.

Нам

любовь

не рай да кущи,

нам

любовь

гудит про то,

что опять

в работу пущен

сердца

выстывший мотор.

Даже когда женщина – это просто повод для стихов, когда суть подобной поэзии – романтическое преувеличение, бывают слова, которые совершенно точно обозначают реальность происходящего. В приведенных отрывках этой реальностью была строчка: «Опять в работу пущен сердца выстывший мотор». Она будет чутко уловлена не только той, к кому обращена, но и другой женщиной, с которой пожизненно был связан поэт.

Я не люблю

парижскую любовь:

любую самочку

шелками разукрасьте,

потягиваясь, задремлю,

сказав —

тубо —

собакам

озверевшей страсти.

Ты одна мне

ростом вровень,

стань же рядом

с бровью брови,

дай

про этот

важный вечер

рассказать

по-человечьи…

Ты не думай,

щурясь просто

из-под выпрямленных дуг.

Иди сюда,

иди на перекресток

моих больших

и неуклюжих рук.

Не хочешь?

Оставайся и зимуй,

и это

оскорбление

на общий счет нанижем.

Я все равно

тебя

когда-нибудь возьму —

одну

или вдвоем с Парижем.

Здесь реальность уже другая: «Не хочешь – оставайся и зимуй, и это оскорбление на общий счет нанижем». «Общий счет оскорблений» для поэта к тому времени намного превышает все личные мотивы. И решение красавицы: быть им вместе или не быть – лишь пресловутая соломинка. Поэтому чересчур бравируя, легко: «Не хочешь, оставайся и зимуй…»

«Общий счет» для Маяковского впервые разрастается до трагедии непонимания: между ним как поэтом и почти всеми «составными» его окружения. «Безответная любовь» – между ним и государством, им и верхами, им и слушателями его поэзии – это для него оказалось непереносимым.

А еще через год «счет» увеличился вдвое: провалом его выставки к 20-летию творчества, когда очевидным станет равнодушие друзей и вчерашних единомышленников; безудержно-непотребной травлей в критике, цензурными заслонами при постановке «Бани» и «Клопа» и, наконец, запретом на Париж. К череде неудач присоединяется весть о предстоящем замужестве Татьяны Яковлевой, которая приходит в январе 1929-го. Ведь пройдет после этого всего год с лишним, когда, приобретая все более общий характер, неудачи эти завершатся новым отказом, – отказом выйти за него замуж актрисы Вероники Полонской. С ней поэт был уже хорошо знаком, когда пришла весть о помолвке Яковлевой. Как мы помним, непосредственно после свидания с Вероникой Полонской на квартире в Лубянском проезде последовал 14 апреля 1930 года роковой выстрел. «Роковой» потому, что и в этот раз поэт вложил одну пулю в обойму (как уже бывало), но на сей раз она, единственная, нашла его.

Лишь неразберихой, душевной тоской можно объяснить его метания: в письмах – к Татьяне, в жизни – в отношениях с Вероникой Полонской, в духовном самосознании – с Лилей Брик, с которой ощущал неразрывную связь до последней минуты («Люби меня, Лиля» – в предсмертной записке). Поэт словно ищет, пробует, примеривает к себе многие жизненные ситуации в надежде, что какая-нибудь из них «перетянет», кто-нибудь другой снимет с него бремя быть политическим поэтом, глашатаем революции, которая обернулась для него непониманием близких и коллег, бюрократическим тупиком. Но никто не хочет, не берет на себя его тяжесть. Естественно, что не взяла и Татьяна Яковлева. Оба стихотворения он посвятил и подарил ей в Париже.

После замужества Яковлевой в Париже широко распространилась версия о светской красавице, которая предпочла пролетарскому поэту титул, красоту, богатство виконта дю Плесси и тем осталась верна своей «великосветской природе». Эта версия, на мой взгляд, абсолютно лишена основания хотя бы потому, что фигура виконта дю Плесси в нее никак не «умещается».

Здесь не место анализировать существующие о Маяковском концепции, соотносить их с биографией и временем. Встреча Татьяны с Маяковским для меня сегодня не только виток ее судьбы – судьбы русской парижанки, впоследствии обосновавшейся в Штатах, это – лишь эпизод, который проясняет некоторые обстоятельства тех далеких лет, позволяет уточнить факты, вызывающие столь пристальное внимание исследователей и по сей день. Не вправе я скрыть и прямое свидетельство Яковлевой, оставив его только для себя. Поэтому, возвращаясь к прерванной беседе 12 марта с Татьяной Яковлевой, постараюсь внести ясность в некоторые из этих моментов.

Прежде всего возьму на себя смелость разрушить общепринятое представление о том, кого избрала в спутники жизни муза Маяковского («О боже мой, кого вы предпочли?»), чтобы подвести нас к мотивам ее выбора.

О виконте дю Плесси говорят у нас порой чуть ли не как о подобии Дантеса. Красавец, гуляка, пустой баловень света хотел, мол, добиться расположения у избранницы гения, чем и