Проза о неблизких путешествиях, совершенных автором за годы долгой гастрольной жизни - Игорь Миронович Губерман

Нет, хотелось мне ее прервать, нисколько не отсюда. Оно родом из еврейского языка, от слова, означающего отделение, выделение чего-то от чего-то. В тюремной блатной фене вообще много слов из иврита и идиша, ибо мои соплеменники уже несколько поколений составляют заметную часть уголовного мира. Вы не поверите, но здесь у нас, в Израиле, читается в синагогах, комментируется в газетах и по радио еженедельная параша́ (ударение на последнем слоге) – выдержка из Торы на очередную неделю.

Я почел благоразумным промолчать и продолжал слушать вдохновенное повествование о неразрывной связи цивилизации с прогрессом отхожих мест.

Честно сказать, всегда я полагал, что наши далекие предки справляли нужду там, где она их заставала, и впервые услыхал о городе Мохенджо-Даро (около две тысячи шестисотого года до н. э. – одна тысяча пятисотый год до н. э.), где уже тогда была первая в мире канализация с проточной водой и едва ли не в каждом доме были туалеты.

Этот совсем недавно (в начале прошлого века) раскопанный в Пакистане город был чудом благоустройства. А перевод его названия – «Холм мертвых», ибо его гибель – до сих пор не разгаданная тайна, о которой грех не помянуть. Не наводнение, не эпидемия, не смертельный налет завоевателей, но жители его исчезли напрочь и мгновенно. Нет, нет, немногие скелеты находились – и в домах, и на улицах, но главное не это. Главное – огромные слои зеленого стекла, в которые превращаются песок и глина при температуре в полторы тысячи градусов. То же самое, что наблюдали американцы в штате Невада после ядерных испытаний, то же самое, что было в Хиросиме и Нагасаки. И сохранился до сих пор там (в эпицентре предполагаемого взрыва) очень высокий уровень радиации. Гипотезу ученых подтверждает древнеиндийский эпос, повествующий о кошмарном оружии и описывающий подробности таких взрывов – раньше это числилось по разряду мифов и легенд. Но тут маячит уже тень какой-то внеземной цивилизации, поэтому вернемся лучше к нашим нужникам.

А унитаз со смывом вместо средневековых горшков (порою поразительно красивой выделки и раскраски) изобрел – как тут взыграла моя цеховая гордость! – поэт. Джон Харрингтон, английский литератор и вельможа при дворе Елизаветы. Произошло это в самом конце шестнадцатого века. Схему смывного туалета нарисовал, правда, еще великий Леонардо да Винчи, только она так и осталась в папке его бесчисленных инженерных идей.

Но чувство справедливости настойчиво мне шепчет, что о первенстве Китая в этой области цивилизации никак нельзя мне умолчать.

В гробнице некоего китайского принца (умер он за сто пятьдесят лет до н. э.) была воссоздана вся бытовая обстановка, что была при его жизни, в частности – сидячий унитаз со смывом. Так что кроме пороха, фарфора и бумаги у китайцев есть еще и этот явный повод для гордыни. Разумеется, миллионы рядовых китайцев ведать не ведали о таком удобстве. У них над неглубокой выгребной ямой настилались две дощечки, и, присев на них на корточки (мерзкая и неудобная, на мой взгляд, поза), китаец быстро-быстро опорожнял свой кишечник. Да-да, именно быстро, ибо место это почиталось нечистым и в высшем, духовном смысле. Если же сюда заходил гость, то его потом благодарили, ибо отходы попадали не просто в выгребную яму, а в стоящий там деревянный ящик, откуда они через день-другой выносились в качестве удобрения в огород или на поле, и гость таким образом вносил свою лепту в доход от сельского хозяйства.

Тут окончилась на экране компьютера страница, перевел я дух и объяснить решил, с чего я вдруг увлекся этой темой. Просто поразила меня чья-то мысль, что поговорка «все там будем» – ведь не только к переходу в лучший мир она относится, но и туалет в виду имеет. А если его нет поблизости – беда. И все тогда годится для бедняги, отягченного естественной нуждой, – кусты ближайшего парка, закоулки и подворотни, подъезды и лестничные клетки. Как-то Зиновий Ефимович Гердт (они с женой жили у нас в Иерусалиме) надменно сказал мне, что вот такие, как я, пишут бесчисленные стихи разного качества, но толку от них мало или нет совсем. А он однажды сочинил двустишие всего лишь и повесил его в подъезде их дома, и оно сработало блестяще. Написал он вот что:

Дорогие, осчастливьте,

перестаньте писать в лифте!

И недели две, честно признался он, двустишие влияло на чистоту подъемного устройства.

В книге одного мемуариста я наткнулся как-то на весьма живое описание ситуации, тесно относящееся к нашей теме. Ленинград, конец шестидесятых, какой-то значимый футбольный матч. Стадион в парке набит до отказа. Очень многие пьют – кто пиво, кто водку. И вот: «Судейский свисток. Перерыв. Минут на пятнадцать. Сто тысяч, напившиеся под завязку, должны справить малую нужду. Все и сразу. На наружных склонах стадиона имеется с дюжину туалетов. Бетонных коробок, вросших в земляной массив. В каждой – по десятку кабинок и по паре длинных желобов для массового энуреза… Запах и внутри, и снаружи – соответствующий. Даже при отсутствии стекол в окнах…» Но дело не в запахе, а в размерах рвущейся в уборную толпы. «На десятой минуте десятки тысяч ленинградских тиффози (фанатичных болельщиков. – И. Г.) произвольно располагаются на травянистом склоне стадиона и мочатся, мочатся, мочатся… По склону текут не струи и не ручьи. По склону несутся потоки. Той самой урины. Гордых балтийских чаек над стадионом спасает от гибели в полете лишь отсутствие обоняния».

Но стоит вспомнить, что такое народное волеизвержение случалось и в местах, где туалетов было предостаточно. Максим Горький написал о съезде деревенской бедноты в девятнадцатом году в Петрограде. Несколько сотен делегатов жили во время съезда в Зимнем дворце – и туалетов там хватало, и водопровод был в полном порядке. Но: «Когда съезд кончился, и эти люди уехали, то оказалось, что они не только все ванны дворца, но и огромное количество ценнейших севрских, саксонских и восточных ваз загадили, употребляя их в качестве ночных горшков».

А художник Анненков в восемнадцатом году пробрался в Куоккалу, чтобы взглянуть на свой семейный дачный дом, где провел памятные ему годы. Глагол «пробрался» точен, ибо Красная гвардия только что ушла из Финляндии, которая получила суверенитет. И вот что обнаружил он в этом доме «с выбитыми окнами, с черными дырами вместо дверей»: «Обледенелые горы человеческих испражнений покрывали пол. По стенам почти до потолка замерзшими струями желтела моча и еще не стерлись пометки углем…» Это были следы соревнования