Петр Чайковский - Ада Айнбиндер

внешнеполитическая обстановка была крайне напряженной, шла Сербско-турецкая война, со дня на день ожидалось вступление России в войну для освобождения балканских народов от многовекового османского ига. Россия объявила войну Турции через полгода – 12 апреля 1877 года. Но уже в 1876 году на Балканах воевало большое количество русских добровольцев. В России на волне возмущения действиями и жестокостью турецкой армии были организованы различные благотворительные акции, сборы средств и т. д. Чайковский не мог остаться в стороне. Модест Ильич вспоминал: «Семилетний ребенок, восторженно изливающий в стихах свою любовь к родине, покрывающий на географическом изображении Европы поцелуями Россию, навсегда остался жив в Петре Ильиче, и в течение всей его жизни все патриотические увлечения общества встречали в нем всегда живой и пламенный отклик. Необычайный и единодушный подъем сочувствия русских людей 1876 г. к турецким славянам отразился и в его душе, поэтому, когда Н. Рубинштейн задумал устроить концерт в Манеже в пользу Славянского благотворительного комитета, снаряжавшего русских добровольцев в Сербию, – он с охотой согласился написать на этот случай соответствовавшее тогдашнему настроению общества музыкальное сочинение»[405].

Этим сочинением стал написанный в кратчайшие сроки Славянский марш (соч. 31), который изначально назывался «Русско-сербским». В музыке этого произведения Чайковский использовал народные сербские песни, а также гимн Российской империи «Боже, царя храни!».

Премьера сочинения состоялась 5 ноября 1876 года и вызвала сильнейший эмоциональный отклик и реакцию публики. Один из очевидцев описал это событие: «Гвалт и рев, которые после этого поднялись в зале, не поддаются описанию. Вся публика поднялась на ноги, многие повскакивали на стулья; к крикам браво примешивались крики ура. Благодаря невозможности распространить цензуру на музыкальные произведения, Чайковскому удалось устроить то, что казалось в то время невозможным – внушительную общественную демонстрацию. Это была одна из самых волнующих минут в 1876 г. В зале многие плакали»[406].

В октябре Чайковский наконец смог заняться задуманным летом замыслом – фантазией «Франческа да Римини» на сюжет пятой песни «Ада» из «Божественной комедии» Данте. Сочинение было завершено очень быстро. Композитор писал: «Только что сейчас окончил новое свое произведение: фантазию на “Франческа да Римини”. Писал я ее с любовью, и любовь вышла, кажется, порядочно. Что касается вихря, то можно бы написать что-нибудь более соответствующее рисунку Доре, – но не вышло так, как хотелось. Впрочем, верное суждение об этой вещи немыслимо, пока она не будет оркестрована и исполнена»[407].

Произведение имеет программу, составленную композитором. В ней и Данте, спускающийся во второй круг Ада, и «адский вихрь неистово мчится, унося в своем диком кружении души людей, разум коих помрачила в жизни любовная страсть», и тень Франчески, которая, «обливаясь слезами, рассказывает свою печальную историю». После она «в объятиях своего Паоло снова уносится неистовым и дико мятущимся вихрем. Охваченный бесконечной жалостью, Данте изнемогает, лишается чувств и падает, как мертвый». История Франчески, ее абсолютно чистой и запретной любви созвучна размышлениям Чайковского последнего времени, попыткам избежать страшных адских вихрей.

«Величайший сердцевед»

Между 13 и 18 декабря 1876 года состоялась встреча Чайковского с Львом Толстым. Знакомство писателя и композитора было организовано в консерватории, скорее всего, Николаем Рубинштейном. Через несколько дней Петр Ильич писал сестре: «На днях здесь провел несколько дней граф Л. Н. Толстой. Он у меня был несколько раз и, в том числе, провел два целых вечера. Я ужасно польщен и горд интересом, который ему внушаю, и со своей стороны вполне очарован его идеальной личностью»[408].

Для Толстого был устроен небольшой концерт, в котором исполнялась вторая часть из Первого квартета Чайковского – Andante cantabile. Выбор этого произведения был не случаен, оно посвящено другу Чайковского и одному из близких Толстому людей – ученому-ботанику Сергею Рачинскому.

Толстой для Петра Ильича всегда был кумиром, композитор зачитывался его произведениями, еще будучи подростком, и всю жизнь следил за новыми сочинениями. О чем же говорили Чайковский с Толстым в эти декабрьские дни 1876 года? Через полгода Чайковский вспоминал: «Нынешней зимой я имел несколько интересных разговоров с писателем гр[афом] Л. Н. Толстым, которые раскрыли и разъяснили мне многое. Он убедил меня, что тот художник, который работает не по внутреннему убеждению, а с тонким расчетом на эффект, тот, который насилует свой талант с целью понравиться публике и заставляет себя угождать ей, – тот не вполне художник, его труды не прочны, успех их эфемерен. Я совершенно уверовал в эту истину»[409].

Чайковский обсуждал с Толстым и те личные вопросы, которые мучили и раздирали его в последнее время, в том числе и намерение жениться. Можно только догадываться, в каком ключе был этот разговор, обсуждались ли конкретные кандидатуры потенциальных невест? И вообще, знал ли писатель всю картину личной жизни композитора, знал ли все обстоятельства, которые не были большим секретом для московского общества? Вполне возможно, учитывая тесное общение и писателя, и композитора с Рачинским. Он безусловно был посвящен в детали частной жизни Чайковского. Следовательно, еще не закончив свой роман «Анна Каренина», писатель пытался вступить в разговор о самых интимных проблемах частной жизни композитора в русле семейной проблематики, которая во всех деталях так его занимала. Зная, как шел Чайковский к своей женитьбе, которая стала одним из трагических эпизодов его жизни, можно предположить, что на его решение изменить свой образ жизни повлиял его разговор с Толстым.

После встреч Чайковский и Толстой обменялись письмами. «Вы один из тех писателей, которые заставляют любить не только свои сочинения, но и самих себя»[410], – писал Чайковский в своем единственном письме Толстому. Тем не менее больше писатель и композитор никогда не виделись, более того, Чайковский абсолютно сознательно избегал личных встреч с Толстым, при этом много писал, размышлял о нем, продолжал вести с Львом Николаевичем внутренний диалог. Спустя годы в своем дневнике Петр Ильич сделал большую запись о Толстом: «Когда я познакомился с Л. Н. Толстым, меня охватил страх и чувство неловкости перед ним. Мне казалось, что этот величайший сердцевед одним взглядом проникнет во все тайники души моей. Перед ним, казалось мне, уже нельзя с успехом скрывать всю дрянь, имеющуюся на дне души, и выставлять лишь казовую сторону. Если он добр (а таким он должен быть и есть, конечно), думал я, – то он деликатно и нежно, как врач, изучающий рану и знающий все наболевшие места, будет избегать задеваний и раздражения их, но тем самым и даст мне почувствовать, что для него ничего не скрыто; если он не особенно жалостлив, – он прямо ткнет пальцем в центр боли. И того и другого я ужасно боялся. Но ни того, ни другого не было. Глубочайший сердцевед в писаниях оказался в своем обращении с людьми простой, цельной, искренней натурой, весьма мало обнаружившей