"Москва" над Берлином - Борис Николаевич Масленников

будем говорить о «мандраже», но что-то на это похоже… В такой ситуации я, конечно, мог и ошибиться… Мы, значит, развернулись и взяли курс на свой аэродром. Я опять стучу ключом телеграфным на землю: «Возвращаемся, отказал мотор, возвращаемся…»　

И тут как кольнуло что-то, сработало какое-то седьмое чувство у меня; дай, думаю, узнаю, о чем командир со штурманом говорят. Только подключился к внутренней связи, как в тот же миг услышал истошный крик летчика:　

— Пры-ы-гай, Мишка! Пры-ы-га-а-ай!..　

И чувствую: меня подбросило под самый верх кабины — машина резко пошла вниз. Значит, соображаю — все. Надо прыгать…　

А Валитов стоит в турели — он же ничего не знает, связи с экипажем у него нет… ну, а я что?.. Дергаю его за карман комбинезона, дескать, делай, как я, а сам — раз! — в нижний люк и вывалился из самолета. Это ж в считанные секунды все происходило.　

Вывалился, значит, я и действую, как нас учили. Хотя ночью еще не прыгал. Раз! — беру правой рукой за парашютное кольцо. Два! — дернул его что есть силы, очевидно. Три! — ничего не успел сообразить, а уже вишу в воздухе на парашюте…　

Да-а… Успокоился, пришел в себя, поправил лямки парашютной системы. Смотрю — еще один парашютист появился… И еще один… И тихо-тихо стало… Тишина…　

Приподнял немного шлемофон, чтобы уши освободить, подумал — заложило их, наверно… А в это время — у-ах! — взрыв внизу… Смотрю вниз, а от самолета нашего — обломки во все стороны летят, огненные брызги… Огонь, взрывы… И, подсвечиваемые этим огнем, снижаемся я и еще два парашютиста. Невеселая картина…　

Ну что ж… Во всяком случае, думаю, жив. Теперь задача — приземлиться нормально.　

Вдруг до моего слуха доносятся шум какой-то и звуки: где-то внизу мужские и женские голоса поют какие-то песни. Дома деревенские вижу совсем близко. И от тех домов, на расстоянии примерно с полкилометра приземляюсь. Ага — раз! — один парашютист рядом приземлился и немного поодаль — другой… Все… Беру свой скомканный парашют под мышку и бегу к первому парашютисту.　

Подбегаю к нему — боже мой! Стрелок Валитов лежит, стонет:　

— О-ой… О-о-й… — увидел меня. — Леха… О-ой-ой… Леха…　

— Что такое? — спрашиваю.　

А он показывает на… На то место… Ну, на «ключ» от женского сердца и продолжает:　

— О-ой… Как больно… О-о-ой…　

Я подумал, что ему этот «ключ» придавило парашютными лямками. Видно, подогнал их к телу плохо, поэтому при динамическом ударе в момент раскрытия парашюта это его чувствительное место лямками и прищемило. И еще подумал: может, ему при приземлении ноги покалечило.　

— Ну-ка подними ногу! — говорю ему.　

А он лежит на спине. И поднимает одну ногу. Нормально. Я опять:　

— А ну, другую!　

Он и вторую поднимает. Ну, думаю, порядок.　

— Лежи!..　

Оставил около него свой парашют и побежал искать третьего парашютиста. Подбегаю к месту его приземления — вот те на: парашют лежит, а человека нет! Я так пригнулся, чтобы посмотреть на горизонт, и — узрел: кто-то невдалеке стоит. Я — к нему. А он — от меня. Я снова — к нему. А он еще пуще от меня. Ну, я здоровый был, бегать умел — рысью за ним. Догнал…　

А это мой штурман Миша Демарев оказался. Весь в крови. Правда, темно еще, время где-то около часа ночи. Но на ощупь чувствую — все лицо у него в крови, сказать ничего не может, держит себя за подбородок и мычит: «Ва-ва-ва… Ва-ва-ва…»　

Что такое? Разбираться не стал, беру его под руку, вместе подходим к его парашюту, который, смотав, я забрасываю на плечо. Затем направляемся к Валитову.　

Подходим. А тот все лежит и стонет. Я-то думал, что ничего страшного с ним не случилось, а боль… Что ж — боль пройдет. Снял с него парашютные лямки и говорю обоим:　

— Знаете что, мужики? Побудьте здесь, а я быстренько добегу до деревни. Она — с воздуха видел — рядом. Помощь какую ни есть организую. Может, подводу или еще что…　

И — рванул в эту деревню.　

Прибегаю туда, а там, на улице прямо, кучей стоят какие-то мужики и женщины. Я — к ним:

— Здравствуйте…　

А сам пистолет на всякий случай держу подготовленным. Знал, конечно, что до линии фронта далеко, но — чем черт не шутит…　

— Здравствуй… — мне отвечают. И с любопытством так на меня смотрят: откуда, мол, ты заявился?　

— Да я, вот, — говорю, — летчик с самолета, что только что упал…　

— A-а… Видно по тебе. А что такое?　

— Да вот, — объясняю, — надо помочь моим товарищам, ранены они…　

— Ну?! Сейчас командиру партизанского отряда доложим…　

— Какого партизанского отряда?.. Кто вы такие?.. Как это — в глубоком тылу и — партизаны?..　

— Партизаны мы, — успокаивают меня. — Выведены из- за линии фронта на переформирование…　

Я вздохнул. Слава богу, к своим попал…　

Приводят они меня к своему командиру, в хату, что числилась у них штабом. Я объясняю тому, что так, дескать, и так…　

Тот сразу:　

— Какой разговор!　

Короче говоря, снарядили партизаны по-быстрому подводу, в телегу сена набросали, дали мне в помощь двух парней, поехали…　

Да-а… Через какое-то время привезли мы стрелка и штурмана в деревню. Их обоих затащил я в отведенную нам хату — там партизаны на пол сена набросали, какие-то одеяла принесли. Уложил их. Обращаюсь к партизанам:　

— Вот ему, — на Валитова показываю, — помощь медицинская требуется…　

— Сейчас фельдшера нашего позовем, — отвечают.　

— Ну, тогда побегу своего летчика искать — командира…　

И побежал. А со мной опять отрядили тех же двух парней в помощь. Ходили в том месте, где мы приземлились. Ходили-ходили, искали-искали, внимательно все близлежащие рощицы облазили — все безрезультатно. Решили отложить поиск до утра.　

Вернулись в штаб. Партизанского командира известили о нашем решении. И я опять к своей хате подался. Захожу в нее, а там Валитов стонет:　

— Леш… Мне бы подняться, по-маленькому хочу…　

Я говорю:　

— Да брось ты, — а он лежит на сене.　

Одеяло сбросил:　

— Давай писай здесь…　

— Что ты, — стонет, — нет, нет…　

Что ж поделаешь… Стянул я с него комбинезон, приспустил штаны, обнажилась его рана и… О, боже ж ты мой!.. У него от «ключа» к женскому сердцу, от яичек какие-то нити-волокна тянутся, все в крови… Кровью сразу запахло…　

А он лежит и, главное, даже сознание не теряет… Я как посмотрел на все это и даже обомлел, ужаснулся… Надо же такое горе мужику?.. И — рысью к командиру:　

— Кто-нибудь, кроме фельдшера, который ничем раненому не помог, из медработников у