Евгения Мельник - Дорога к подполью

— Как вы попали во власовскую армию? — спросил кто-то из горожан у одного из этих изменников.

— Я служил на Кавказе в советских войсках, меня ранило в руку. Таким образом, как видите, — сказал он, заученно улыбаясь, — я пролил кровь за советскую власть. Когда отступали, спрятался у своей тетки. Пришли немцы — вступил во власовскую армию.

При этих его словах злость вспыхнула в моем сердце, но я сдержалась, боясь, чтобы какое-нибудь неосторожное слово не вылетело из моего рта.

— А скажите-ка, — послышался чей-то вопрос, — как вы мыслите себе «освобождение»? Что же после войны будет в России — немецкая или русская власть?

— Конечно, русская, — ответил офицер. — Гитлер только поможет нам освободить Россию от большевиков.

— Но ведь Гитлер даром не будет вам помогать?

— Конечно, — ответил офицер, — мы за это заплатим.

Тут уже я не выдержала:

— Чем заплатите, территорией?

Офицер повернул ко мне лицо, и глаза наши встретились. Власовец прочел в моем взгляде такое, что заставило его отвернуться. Деланно равнодушным тоном он ответил:

— Нет, зачем же территорией, мы достаточно богаты и сумеем расплатиться…

Люди, стоявшие рядом со мной, понимающе переглянулись.

Я подошла к другой кучке людей, чтобы послушать, о чем говорят там.

— Значит, вы русские и стреляете в русских? — спросил власовца высокий худой старик.

— Нет, нам не приходится стрелять: как только мы идем в атаку и сближаемся с русскими войсками, мы сейчас же останавливаемся, опускаем оружие и кричим: «Мы власовцы — ваши братья и не будем в вас стрелять, переходите к нам!» И все тотчас же бросают оружие и перебегают к нам. Таким образом, мы никогда не проливаем кровь наших братьев, — соврал в ответ власовец.

На лицах промелькнули улыбки, а кто-то даже рассмеялся. Предатель насторожился, взглядом обвел окружающих. Но у всех снова было непроницаемое, каменное выражение лиц.

Несмотря на усиленную агитацию, пункты власовской армии пустовали, так как жители отнюдь не горели желанием вступать в ее ряды. Никто и не заметил, когда они закрылись и прекратили свое существовани.

Нет худа без добра

Наступила весна. Нам сказали, что через несколько дней столовая закроется на ремонт недели на две и станет после этого рестораном.

Бологовской часто приходил к нам в столовую с гитлеровскими офицерами, бодро и оживленно объясняя им что-то по-немецки. Если заходил еще какой-нибудь немец, Бологовской энергичным жестом выбрасывал руку вперед с возгласом: «Хайль Гитлер!».

Сегодня он во время своего очередного посещения Кухни неожиданно спросил меня:

— Женя, скажите, по каким дням вы бываете выходной?

Теперь я уже имела выходные дни.

— По средам, — ответила я, ничего не подозревая.

— В среду я приду к вам в гости утром, часов в десять, — произнес он своим обычным тоном пшюта.

— Приходите лучше к вечеру, когда Леля будет дома, — сказала я.

— Что я буду делать с двумя женщинами? Нет уж, с меня хватит одной, — с ничем не прикрытым цинизмом заявил Бологовской, нагло прищурив свои близорукие глаза. — Так помните, в среду утром я буду у вас!

В среду я ушла из дому в восемь часов утра и пришла домой только к вечеру. Соседка сказала, что вскоре после моего ухода приезжал на велосипеде какой-то мужчина и был удивлен тем, что не застал меня дома.

Через три дня, когда наша столовая закрывалась на ремонт, мне объявили, что меня увольняют. С этого же дня для нас снова началось полуголодное существование. А тут как раз приехали из Бахчисарая мама и папа, чтобы попытаться прописаться в Симферополе и остаться жить с нами, чего им так и не удалось добиться.

В первые дни после закрытия столовой к нам зашла Наташа: она проезжала из Ялты в Курман (теперь Красногвардейское) к своему отцу.

Мы бросились друг к другу в объятия. Ведь в последний раз виделись под скалами батареи, вместе переживали ужасы тех дней.

Наташа предложила поехать вместе с ней. Я с радостью согласилась. Собственно говоря, мы не ехали, а шли, передвигались на «одиннадцатом номере». Заночевали в деревне Софиевке. Разговорившись с хозяином, приютившим нас, узнали, что он работает в авторемонтных мастерских в Симферополе вместе с пленными, среди которых двое с 35-й батареи. К сожалению, он забыл их фамилии. Мы с Наташей обрадовались и немедленно написали записку этим пленным, указав в ней, кто мы, сообщив мой адрес и попросив их прийти через три дня.

К назначенному сроку мы вернулись в Симферополь. Наташа, не задерживаясь, поехала дальше в Ялту.

Вечером я сидела у окна, выходящего во двор. Вдруг подошел мужчина.

— Вы — Мельник? — спросил он.

— Да, а вы?

— Я Вячеслав Юрковский, пленный. Мне передали вашу записку.

— Заходите, — сказала я и побежала открывать дверь.

Юрковский вошел.

— Пожалуйста, садитесь». Но я не помню вас по батарее.

— Очень возможно, — сказал Юрковский, — я служил на 30-й батарее. Я моряк — воентехник 2-го ранга.

— А где вы попали в плен?

Отступил, как и все, на мыс Херсонес; плавал в море в поисках кораблей, выбился из сил, меня, почти бесчувственного, выбросила на берег волна. Потом я сидел под скалами аэродрома и бежал оттуда на прорыв. В этот момент меня тяжело ранили в ногу. Так я был взят в плен… Чуть не умер. Очень трудно выжить пленному, да еще раненому. Спасла меня мать. Когда нас пригнали в Симферополь, кто-то из знакомых увидел меня — я ведь симферопольский — и сообщил моей жене и матери.

— Что же дальше? — спросила я Юрковского, который почему-то умолк.

— Не хочется даже вспоминать и говорить противно! — В его голосе послышались жесткие нотки. — Одним словом, жена явилась в лагерь вместе с немцем, с которым жила, и посмотрела на меня издали. Товарищи слышали, как она сказала: «Из него уже ничего не выйдет», повернулась и ушла. А мать выхлопотала меня на поруки из плена. Я ведь назвался рядовым и скрыл, что я командир, иначе меня не оставили бы здесь и отправили в Германию. Сейчас я работаю в авторемонтных мастерских на положении пленного, два раза в неделю хожу в полицию отмечаться.

В коротких словах я тоже рассказала Юрковскому о себе и, не откладывая дела в долгий ящик, начала излагать свой план перехода линии фронта. Эта мысль зародилась в моей голове еще в Севастополе.

— Я ищу товарища. Хотите быть им? Уйдемте вместе, — предложила я.

— Что же, это, конечно, можно сделать. Но у меня пока другое предложение и просьба к вам, — сказал Вячеслав. — У меня есть товарищ, тоже моряк. Он был ранен в руку и ногу. Сейчас вместе с другими военнопленными находится в тюрьме. Его надо вырвать оттуда, и это сможете сделать вы.