Из пережитого - Юрий Кириллович Толстой

Здесь я как в воду глядел. Нам постоянно приходится одерживать победы, но… какой ценой!

К написанию другого из них подвигла газетная заметка. В ней сообщалось, что парламентская делегация Верховного Совета СССР посетила Великобританию, где в честь нее экс-премьер Уинстон Черчилль дал обед. Написано оно было вскоре после фултонской речи Черчилля, по существу, положившей начало холодной войне.

Нынче в газете заметку читаю:

Черчилль в честь русских устроил обед.

Эта заметка меня убеждает,

Что ничего невозможного нет.

Мир зарубежный то воет, то злится,

Слухами полн о грядущей войне.

Вдруг неожиданно лезет мириться,

Льстит, славословя великой стране.

Черчилль махает атомною бомбой[50],

Русскую силу он хочет сломать.

Нас, испытавших войны катакомбы,

Черчилль, ничем нас нельзя запугать!

Нас, победивших в ночах Ленинграда,

Насмерть стоявших в блокадном аду.

Мистеры, право, страшить нас не надо,

Вам не затмить нашей славы звезду.

Каждый в войне этой нами отмечен,

Знаем отлично, кто враг наш, кто друг.

Нас не обманут хвалебные речи,

Рукопожатья холеных рук.

Нас не обманут ни ложь, ни обеды,

И я говорю открыто и смело:

Мы доживем до всемирной победы

Нашего пролетарского дела!

Как видите, в то время я был не так уж далек от теории перманентной революции.

Отдаю отчет в том, что с точки зрения поэтического мастерства стихи оставляют желать лучшего. Привел их лишь для того, чтобы показать, насколько одномерным в то время было наше восприятие окружающего мира.

К началу революции юридическая наука в России находилась на очень высоком уровне. А это было залогом того, что страна в конечном счете пойдет по пути глубоких демократических преобразований. К сожалению, после революции наиболее квалифицированные юридические кадры (никак не могу отделаться от въевшейся во всех нас терминологии) либо оказались в эмиграции, либо подверглись репрессиям, либо не смогли перестроиться и влачили жалкое существование. На авансцену выдвинулись леваки, которые ратовали за отмирание права, либо те, кто до революции успел сделать на научном поприще лишь первые шаги. Справедливости ради отметим, что именно из числа последних впоследствии выросли крупные ученые. Судьба же многих представителей старой юридической школы оказалась печальной. Так, И. А. Покровский, известный романист и цивилист, автор фундаментальных трудов «История римского права» и «Основные проблемы гражданского права», умер в Москве, карабкаясь по обледенелой лестнице то ли с вязанкой дров, то ли с мерзлой картошкой. Основатель психологической школы права Л. И. Петражицкий, слушателями которого были И. П. Павлов и В. М. Бехтерев, эмигрировал в Польшу, где как русофил был подвергнут остракизму со стороны шовинистически настроенных кругов. Это явилось одной из причин его самоубийства.

Известный цивилист И. Н. Трепицын был выслан в Среднюю Азию и буквально умирал от голода. Правда, этому ученому повезло. Было принято решение организовать в Ташкенте юридический институт. Организацию института поручили Б. В. Шейндлину, в то время прокурору Узбекской ССР. Впоследствии Шейндлин мне рассказывал, что он сразу же столкнулся с тем, где взять кадры. И тут вспомнили о высланных ученых, в том числе и о Трепицыне. Его привлекли к преподаванию, и это спасло старика от голодной смерти. Умер он в Ташкенте либо во время войны, либо вскоре по ее окончании.

Лидеры юридической науки 20-х – начала 30-х годов, к сожалению, нередко третировали старую профессуру, объявляя ее представителей сменовеховцами, носителями чуждой идеологии и т. д. Очень скоро, однако, и сами эти лидеры пали жертвами репрессий.

Учились мы в период культа личности и под завязку были насыщены ароматом той страшной эпохи, в которую жили. Счастье наше в том, что мы не осознавали, в какое время живем. По существу, дамоклов меч был занесен над каждым и благодаря неосторожному слову, чьему-то навету, а то и просто так мог опуститься. Профессорско-преподавательский состав был довольно сильный, но уйму времени отнимало штудирование трудов классиков марксизма-ленинизма, их конспектирование и выискивание в них гениальных мыслей, которых на самом деле не было. Насквозь политизированы были курсы теории государства и права, который читал профессор М. Я. Раппопорт, и государственного права, который читал доцент С. М. Равин. Только теперь понимаешь, какой мертвечиной нас пичкали. Основным руководством по курсу теории государства и права был учебник Голунского и Строговича, написанный по установкам пресловутого совещания по вопросам права в 1938 году. По курсу государственного права рекомендовался учебник под редакцией А. Я. Вышинского. Оба эти пособия были насквозь политизированы, нашпигованы цитатами из произведений великого вождя народов. От права в них мало что оставалось.

Лектор М. Я. Раппопорт был никудышный. Он постоянно терял нить изложения, перескакивал с одного предмета на другой, конспектировать его лекции было практически невозможно. Помню, он читал нам лекцию, в которой излагал суждения И. В. Сталина о фазах и функциях развития Советского государства. Как известно, с этими откровениями вождь выступил в канун войны на XVIII съезде партии. Одно из них сводилось к тому, что функция подавления внутри страны отпала, так как подавлять стало некого. И вдруг в аудитории прозвучал вопрос нашего сокурсника Миши Ильмера: «Почему же в таком случае такой большой аппарат подавления?» Раппопорт заметался на кафедре: «Что такое, что такое? Слушайте внимательно!» Надо сказать, что эту фразу он на лекциях повторял многократно, так как аудиторией не владел. Думаю, что для Ильмера эта реплика осталась без последствий, поскольку он был инвалидом Отечественной войны. Его просто пожалели.

Противоположностью Раппопорту был С. М. Равин. Лекции его отличались чеканностью формулировок. Он явно подражал автору «Вопросов ленинизма». Но с точки зрения содержательной его курс, как я теперь понимаю, не выдерживал никакой критики. Много лет спустя он подарил мне свою брошюру «Сущность советского государственного права», положенную в основу защищенной вскоре докторской диссертации. Уровень науки государственного права в то время был у нас крайне низким. Но даже на этом уровне брошюра Равина выделялась своей абсолютной бессодержательностью. Пишу об этом с горечью, так как и Раппопорт, и Равин относились ко мне по-доброму. Но было бы неверно оценивать положение дел на факультете исключительно в мрачных тонах.

Преподавали у нас и действительно крупные ученые – А. В. Венедиктов, И. И. Яковкин, В. К. Райхер, С. И. Аскназий, В. М. Догадов, Я. М. Магазинер, М. Д. Шаргородский и другие. Правда, теперь я понимаю, что почти все они к тому времени,