Осада Ленинграда - Константин Криптон

населения. Конечно, после запахов на улицах жженого сахара узнать о лишении не только сахара, но даже черного хлеба, было неприятно. Однако никому в голову не приходило, чтобы действительно что-то определилось уничтожением Бадаевских складов. Внимание всех в те дни было обращено, правда, на приближающиеся немецкие армии, возможность уличной борьбы, создания «второго Мадрида» и, следовательно, более непосредственную опасность для жизни близких людей и своей собственной. С другой стороны, в случае беспрепятственного занятия немцами города все должно было решиться само собой. Что именно «решиться» и как «решиться», к сожалению, в те дни не представляли себе. Самое же главное, большая часть населения просто не верила, чтобы на Бадаевских складах могли быть какие-нибудь значительные запасы продовольствия, решающие участь города. «Как раз там припасено было», – крикнул раздраженно рабочий-сезонник, застрявший в городе, молодой девице, по-видимому, комсомолке, пытавшейся объяснить ему, почему они оба стоят в очереди за хлебом. Решение продовольственного вопроса люди видели в связях Ленинграда с остальной страной, заготовках и наличии продуктов в местах их производств, бесперебойной работе транспорта, своевременной подаче вагонов, их погрузке и разгрузке, во всем том, к чему приучила теория (газеты) и практика (реальное снабжение) советской жизни. Даже в мрачные дни голодной смерти мало кто пытался говорить, что сохранение Бадаевских запасов могло бы изменить или как-то облегчить положение.

Для решения вопроса, зачем же Жданов и Ворошилов возвели на себя такое тяжелое обвинение, как утрата городских продовольственных запасов по непредусмотрительности, нужно вспомнить обстановку тех дней. В конце августа немцы перерезали Северную железную дорогу, являвшуюся последней линией, обеспечивавшей подвоз продовольствия в Ленинград. Советские военные власти бросили все возможные силы, были «спешены» даже моряки Ладожской военной флотилии, но восстановить положение не удалось. В первых числах сентября стало очевидным, что окружение принимает затяжной характер. В Ленинграде между тем запасов продовольствия по мало-мальски удовлетворительным нормам было не больше чем на 5–6 недель. Приходилось начать его растягивать… В месяцы первой войны СССР с Финляндией меня попросили как-то поехать и прочесть в общественном порядке (бесплатно) лекцию для могильщиков одного из ленинградских кладбищ. Направляясь туда, я повстречал в трамвае полупартийную учительницу, знавшую этих могильщиков. Смеясь, она сказала: «Ну, смотрите, не попадите в беду… аудитория исключительно тяжелая. На заем их подписать – жизнь потеряешь. К тому же все они старики-пенсионеры… Да и работа у них хоть и с землей, но такая, что много себе позволяют… А чуть что, представляются политически несознательными». Тема моей лекции была весьма академического порядка и никакого отношения к событиям текущей жизни не имела. Слушали ее около двадцати человек «политически несознательных стариков-пенсионеров» с каким-то живым интересом и как бы одобрением. По окончании лекции все с той же живостью, начав с моих же материалов, они приступили к обсуждению – ни много ни мало – создавшегося по случаю войны продовольственного положения в Ленинграде. По форме изложения могильщики оставались вполне корректны к власти, по содержанию же дискуссия была такова, что некоторое время я был очень обеспокоен и за них, и за себя. Дело кончилось все же благополучно. А заключительное выступление одного из присутствующих запомнилось навсегда. Это был крупный старик с ясными голубыми глазами, окладистой бородой и большой белой бляхой кладбищенского сторожа на груди. От него веяло чем-то основательным, хозяйственным, начиная с хорошо подогнанного по фигуре и тщательно зачиненного старого тулупа. Держался этот человек с изумительным достоинством и говорил блестяще, обнаружив к тому же начитанность полуцерковного, полусветского характера еще от дореволюционных времен. Разобрав обстоятельно вопросы возможного наличия продовольственных запасов сельскохозяйственных районов, вопросы транспорта и уровень ленинградских цен, он сделал заключение: «Итак, почитай, что, кроме хлеба, ничего мы не имеем и не имели. Причиной этому не транспорт и не война, а прежде всего цены на товары. Хлеб черный он есть, против этого ничего не скажешь». В сентябре 1941 года население Ленинграда осталось и без «хлеба черного» по причине транспорта и войны. Это было так ужасно, что потерявшиеся Жданов и Ворошилов, боясь сказать настоящую правду, предпочли версию о Бадаевских складах. Их счастье, что население не поверило. Если бы поверили этому, то положение органов власти, дискредитированных и так, ухудшилось бы много больше.

III

На взятие Ленинграда немцами возлагались населением, как нам известно, большие надежды. Даже жены ИТР, рискнувшие зимой 1942 года просить правительство о прямой сдаче города, видели в этом спасение. Между тем среди них были, конечно, и члены партии, и жены членов партии. Лучшим вариантом взятия Ленинграда немецкими войсками, какое ожидалось осенью 1941 года, могло явиться их беспрепятственное вступление в город. Это было возможно при оттеснении сражавшихся советских войск на восток или их изоляции и просто уничтожении в окрестностях Ленинграда. Последний демарш был в планах немецкого командования. Создав «слоеный пирог» в ряде участков Ленинградской области, 16 или 17 сентября оно вывело свои передовые части непосредственно к городской черте. Ленинградские военные власти оказались захваченными врасплох: какие-либо серьезные прикрытия отсутствовали. Город в этот день был фактически открыт. Мне известно совершенно точно, что в Штабе ленинградской обороны недоумевали, почему же немцы не входят. На следующий день это положение было исправлено. Военные власти приняли отчаянные меры и заслонили Ленинград всеми армейскими частями, которые были под рукой, матросами и более надежными отрядами народного ополчения. Напряжение еще продолжалось некоторое время, большой процент мужчин оставался на казарменном положении, но они уже были готовы к созданию «второго Мадрида» в случае, если не удастся удержать противника за чертой города. Беспрепятственное вступление немцев в Ленинград, ликвидация сил, из которых создалась его последующая оборона, и предотвращение уличной борьбы, таким образом, были все-таки возможны. Остается вопрос, как бы это сказалось на участи населения. Здесь мы должны обратиться уже не к военной, а к политической стороне дела. Задачи германского национал-социализма в вопросе востока хорошо известны. Менее известной остается все же его специальная оценка ленинградского, бывшего петербургского, населения. Между тем последняя представляет исключительный интерес. В России, оказывается, два мира – Москва и Петербург. Москва – это олицетворение полуазиатской или просто азиатской русской деревни, способной, как следует догадываться, при известном воздействии стать «навозом», давно необходимым германскому государству. Совсем другое дело – Петербург с его жителями. Это они из «навоза» создали империю, стремившуюся на запад. Отсюда вывод – Петербург, ныне так называемый Ленинград, и его жители должны быть уничтожены. При всей глубине теоретических оснований данной концепции возникает вопрос – не внесли ли последние 24 года хотя какие-нибудь изменения в историю России? По мнению фюрера, нет, так