Жизнь в музыке от Москвы до Канады. Воспоминания солиста ансамбля «Мадригал» - Александр Н. Туманов

Чаадаев П. Я.

Андрей Волконский родился в 1933 году в Женеве в семье русских эмигрантов. В тринадцать лет музыкально одаренный Андрей поступил в Парижскую консерваторию, позже учился у Дино Липатти, а в 1947 г. родители репатриировались в советскую Россию и привезли с собой сына. Вся семья сразу подверглась гонениям и была сослана в Тамбовскую область, “по ‘первоначальному’ месту жительства”, как было написано в деле после возвращения в Россию, но Андрею удалось остаться в Москве, и он начал учиться в Мерзляковском училище и одновременно в классе композиции Ю.А. Шапорина в самой консерватории. Он выделялся среди сверстников своим ярчайшим талантом и образованностью и очень рано начал писать музыку, которая сразу привлекла внимание и интерес среди молодых композиторов, поэтов и художников. Его учеба в Московской консерватории кончилась исключением из-за неудовлетворительных оценок по марксизму-ленинизму. В короткий срок Волконский стал лидером нарождающегося советского музыкального авангарда. Его сочинения были сенсацией для любителей новой музыки и осуждались и преследовались властями. Сольные клавесинные концерты пользовались колоссальным успехом. Он создал ансамбль Мадригал, первым открывший для публики вокально-камерную музыку Возрождения и Средних веков, впервые представил Русскую музыку XIII–XVII столетий. В 1973 Волконский уехал в эмиграцию. Он прожил большую жизнь в России и за рубежом. Андрей Михайлович Волконский умер во Франции, в Эксан-Провансе.

Одаренность Волконского, разнообразие и огромный охват его деятельности невозможно преувеличить: композитор, который стал de facto главой советского музыкального авангарда, чья музыка была гонима властью и в конце концов полностью перестала исполняться; замечательный органист и клавесинист, чьи концерты пользовались огромным успехом и открывали для советских слушателей новые страницы в репертуаре для этих инструментов; основатель и руководитель ансамбля Мадригал, впервые представившего советской публике никогда до того не исполнявшуюся музыку Средневековья и Возрождения Европы и русскую музыку XIII–XVII вв., чья деятельность продолжалась более тридцати лет; композитор театра и художественного и документального кино (он привлекал нас, певцов Мадригала, для озвучивания его музыки в фильмах, например, в знаменитом Мертвом сезоне). Все это и неустанная работа, работа до самого дня смерти, уже в эмиграции.

Андрей был необыкновенно яркой, сложной, противоречивой личностью и большим жизнелюбом. Его круг близких друзей состоял из людей, так или иначе связанных с эмиграцией из Европы или знакомых с западным образом жизни. Я знал некоторых из них: Никиту Кривошеина, с судьбой, сходной с Андреем (его родители тоже вернулись в Советский Союз после войны и подверглись таким же гонениям, что и Волконские), который, в отличие от Андрея, так и не избавился от своего картавого франзуского ‘Р’; и талантливого поэта и художника, элегантного Олега Прокофьева, родившегося в Париже (его мать, Лина Ивановна Прокофьева, в девичестве Carolina Lubera, была родом из Испании, и после возвращения семьи в СССР в 1936 г. вскоре после развода с бросившим ее Прокофьевым, в 1948 году была арестована и провела в Гулаге тяжелейшие годы – я уже писал о ее встречах там с моей женой Аллой).

Андрей Волконский

Кроме этих, самых близких, у Андрея была масса приятелей и друзей-музыкантов, и просто знакомых, с которыми он встречался. Он был очень неравнодушен к представительницам противоположного пола и любил хвастнуть своими победами. Однажды после одного такого рассказа об очередном успехе я спросил его: “Андрей, если бы перед вами стоял выбор: музыка или женщины, что бы вы выбрали?” – “Что вы, Саша, конечно, музыку!” В этом – весь Андрей. Музыка была главным в его жизни.

Композиторская деятельность Волконского заложила основы советского авангарда. Им было написано меньше, чем он хотел, главным образом, потому, что его сочинения с самого начала преследовались властями, многие, такие, как Сиюта зеркал, Жалобы Щазы и Музыка стрикта были официально запрещены.

В 1956 году в своём фортепианном произведении Musica strcta (Строгая музыка) Волконский вышел за рамки тональности. Казалось, что время для развития новой музыки наступило. Антисталинский доклад Н.С. Хрущева в 1956 г. ознаменовал собой начало “оттепели”. Тогда же стал развиваться польский музыкальный авангард. Но использование диссонанса или хроматизма в таких масштабах уже считалось идеологическим нарушением, а додекафония была просто преступлением против “социалистического реализма”, хотя, в то же время, находилась как бы вне его. Новое направление в советской музыке началось неофициально и стало развиваться подпольно, вне идеологического контроля.

Во время первого (и последнего) исполнения Musica stricta в Малом зале ленинградской консеватории Мария Вениаминовна Юдина обратилась к публике со словами: “Музыка, которую вы сейчас услышите, совсем новая для публики, поэтому я ее сыграю два раза”. Так и было сделано. Вот, как об этом рассказывает Игорь Блажков:

“Это ведь был концерт одиозный. Мария Вениаминовна играла очень много на бис, а потом сказала публике, что у неё руки устали и поэтому она почитает стихотворения Бориса Пастернака. Результаты: худрука Малого зала Семёнову хотели снять с работы, но ограничились выговором по партийной линии, а Марии Вениаминовне навсегда закрыли дорогу на концерты в Ленинградской филармонии”.

Воспоминания Лиды Давыдовой связаны, очевидно, с другим концертом: “Мария Вениаминовна была возмущена тем, что запретили записывать ‘Сюиту зеркал’. Перед концертом микрофоны были сняты. Она сказала [в артистической комнате, полной друзей и поздравителей – АТ]: «Шекспир был прав, он обо всем написал», после этого она прочитала его сонет №66 в переводе С.Маршака: ‘Зову я смерть, мне видеть невтерпеж’…” Сонет был прочитан в переполненной людьми артистической Малого зала Консерватории.

Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж

Достоинство, что просит подаянья,

Над простотой глумящуюся ложь,

Ничтожество в роскошном одеянье,

И совершенству ложный приговор,

И девственность, поруганную грубо,

И неуместной почести позор,

И мощь в плену у немощи беззубой,

И прямоту, что глупостью слывет,

И глупость в маске мудреца, пророка,

И вдохновения зажатый рот…

Это был приговор “зажатому рту” вдохновения, прямоты и достоинства в искусстве вообще и гению Волконского в частности.

* * *

И именно тогда и возникла у Андрея идея Мадригала, который на многие годы стал смыслом его жизни. “Стиль исполнительства Мадригала, – пишет Ю. Холопов, – полностью отражал художественную концепцию руководителя. Никакой ‘исторической’ стилизации, материал старинной музыки трактуется как живая современная нам интонация”.

Волконский:

‘‘Записи средневековой музыки весьма условны, до Монтеверди никакой определенной оркестровки не существовало. Эту музыку нельзя исполнять однообразно и без оттенков, как то делают