Владимир Рецептер - Ностальгия по Японии

- Бутылка уже открыта, выпейте, не стесняйтесь!.. Ну!..

И Пальму наконец соглашался и пил японское молоко из Зининой бутылки, взяв с нее наперед честное слово, что она принимает его ответное приглашение и в Петербурге придет на полный обед в гости к Ивану Матвеевичу и его супруге, где они и отметят благополучное возвращение домой...

В национальный музей ходили всей стаей.

Сперва кимоно кимоно как полотна Пейзажи с дворцом и деревней и морем Река и мосты и дворы и деревья Холмы и кустарник и берег, и лодка Не джонка а лодка Китай за забором И желтое и голубое свеченье Неведомой жизни

музейной тревоги Нигде не унять ни в Москве ни в Киото А ритм изнутри помогает запомнить заполнить провал

и шафранного тела Стыдливый пожар, набеленные щеки И красные полураскрытые губы И все это на кимоно продолженье Рассказа кино окинава киото На белом шелку с поясами из шелка

Вот легкие праздники чуждой одежды И все это поочередно неспешно И сдержанно я бы накинул на плечи Твои как судьбу обнажив их сначала...

Ну да, конечно... Музеум... Ритмическая организация льстящего нам фона... Гармонизированный хаос японского бытия...

А там веера золотые как рыбы И рыбы с серебряными веерами И парус косой и гора Фудзияма...

Но в том-то и дело, что каждый из большой драматической стаи, каждый, бредущий мимо этнографической утвари, расписных ширм, самурайских клинков, посудных горок, медных горшков, фонарных светильников, приземистых столиков для чаепития и прочего антикварного запаса, - каждый из нашей большой драматической стаи сам представлял собой ветшающий экспонат на пути к музейной неподвижности и не догадывался об этом...

20

С первой репетиции "Розы и Креста" Р. предлагал всем участникам быть на виду и слушать не только свои, но и чужие сцены - ведь сперва у нас идет как бы застольная читка, а потом уже постепенно рождается спектакль... Но коллеги, что называется, забастовали, не желая изображать "живую декорацию" и быть в "антураже", так что пришлось им уступить.

А Гога, не сговариваясь с Р., взял да выволок всю команду не только на первый акт, но и после антракта, чтобы все слушали историю Бертрана и Гаэтана, и, повинуясь Мастеру, ребята вышли и расселись, как положено, сделав добрые, чуткие и понимающие лица...

Здесь сказывался феномен, который был знаком всем режиссерам, имевшим счастье (или несчастье) осуществлять свои партитуры в Большом драматическом при Гоге. Сознательно это происходило или бессознательно, но как бы этически безупречно ни держались артисты во время репетиций с "другими" режиссерами, стоило Гоге войти в зал, а тем более начать вмешиваться, как у всех возникал общий патриотический зуд, а с некоторыми случались настоящие припадки преданности.

Казалось бы, ну что особенного содержит реплика: "Да, да, конечно, Г.А., именно так я и думал!.." (артист А.)?.. Почти ничего, кроме остающегося недосказанным продолжения: "Но Р. заставил меня делать не так, как я думал, а ваш приход ставит все на свои места".

Или другая реприза, в исполнении артистки Б.: "Ах, вот оно что-о!.. Тогда - понятно!". Она переводится так: "До вашего прихода, Г.А., ничего нельзя было понять, а теперь все стало ясно".

Фраза же единомышленника В.: "Я понимаю вас, Г.А.!" изящно вычерчивала в воздухе сразу несколько вариантов, включающих и тот, который приветствовал бы полное устранение путающегося у всех под ногами самозванца Р...

Автор просит не воспринимать его самодеятельные "переводы" и толкования в качестве упреков закрепощенным обстоятельствами коллегам. Подобные фразы и реплики рождаются у них без всякого злого умысла и вылетают сами по себе как свидетельство изначальной и неискоренимой верности своему любимому режиссеру. Может быть, они содержат и тайный упрек в его адрес: "Зачем ты отдаешь нас в чужое пользование, когда мы хотим работать только с тобой?".

Давно замечено, что в природе всякого артиста наличествует женское начало, вне зависимости от его первичных (или вторичных?) половых признаков. И это не более чем объективный факт, вызванный тем, что не он выбирает, а так или иначе выбирают его. Поэтому всякий артист подсознательно ведет себя, как девушка на ярмарке невест...

Или как девятая жена в гареме...

Или - уж простите за такое сравнение - как последняя б... в бардаке.

Вот эти-то поляризующие нюансы, опять-таки вызванные судьбой и обстоятельствами, и следует принимать в расчет, имея в виду актерскую переменчивость.

У некоторых северных народов есть обычай, в соответствии с которым муж по закону гостеприимства радушно отдает жену на ночь приезжему. Такой эпизод содержится, например, в романе лауреата Сталинской премии Тихона Семушкина "Алитет уходит в горы".

Примерно то же самое происходит, когда главный режиссер театра отдает своих актеров во временное пользование "другому" - своему или заезжему.

И вот, - вообразите сцену, - входит муж и застает свою благоверную в некой позиции, вынужденно принимающей гостя. С одной стороны, выполняя мужнин приказ, она не может прервать творческого акта, а с другой - должна в то же время показать супругу, что любит только его...

Важное уточнение: сам Р., играющий в данном конкретном случае страдательную роль внештатного режиссера-постановщика, в качестве артиста вовсе не являлся исключением из общего правила, и автор не раз ловил его на кажущихся простительными и понятными, но явно нездоровых проявлениях гаремного патриотизма.

Ну, например, когда Гога появился в зале перед выпуском "Бедной Лизы" Н.М. Карамзина в постановке Марка Розовского, Р., забыв надменную барскую ленцу и глубокомысленную заторможенность, мгновенно оживился и рванул исполнять танцы и куплеты соблазнителя Эраста, как наскипидаренный, что было тут же отмечено впечатлительным Марком... Розовский-то пришлый, а Гога свой, и, главное Хозяин... Видно, от актерского рабства, хоть его стыдись, хоть им гордись, никуда не денешься, и никому не дано пройти все испытания, сохранив на лице печать невинности. Особенно трудно приходится настоящим мужикам...

Прекрасный московский артист на амплуа социальных героев Александр Александрович Ханов играл главные роли в театре Н.П. Охлопкова. Автор видел его в спектаклях "Аристократы" и "Гостинница "Астория"" и готов засвидетельствовать, что это был несомненный талант. Но именно ему, артисту Ханову, крупному и уверенному в себе мужчине, не обиженному ни судьбой, ни природой, ни почетным званием, принадлежит, по слухам, потрясающий афоризм: "Стыдно быть старым артистом...".

Представляете?

То есть, вообще-то, до определенного возраста, артистом быть еще, мол, куда ни шло, а уж если дошло до старости - беда, спасайся кто может...