Стать Теодором. От ребенка войны до профессора-визионера - Теодор Шанин

совета социального обслуживания (теперь National Council for Voluntary Organisations). При его помощи я объехал важнейшие подразделения социальных служб Англии, уделяя особое внимание интересующей меня теме реабилитации. Мне очень полюбилась страна, и особенно сильное впечатление произвело на меня старшее поколение социальных работников, с которыми я встречался. Было ясно, что в профессии работают люди, которые хотят работать и которым интересно работается. Также стало ясно, что Англия — хорошая страна и что мне близки английские представления о «правильной» жизни.

Мой английский язык улучшался медленно, но верно. Я вкладывал в это дело много усилий. Особенно удачным в этом смысле было мое членство в школе Клуба лингвистов, где моей учебой занялась блестящая учительница английского языка. Но главным, что помогло мне, был сам факт долгосрочного пребывания в стране, личных и профессиональных встреч с английскими коллегами и новые друзья.

Кроме двух формальных причин моего пребывания в Англии, то есть доведения моего английского до нужного уровня и изучения служб реабилитации, у меня была добавочная цель. К 1962 году я нашел себя вне партийных организаций, о чем расскажу далее. При этом я разыскивал возможных союзников нашей с товарищами линии видения и осмысления политического будущего. Я знал по литературе о создании в те годы в Англии движения так называемых «новых левых» и их журнале New Left Review. Хотелось разузнать, могут ли эти люди стать союзниками моих товарищей в Израиле или даже их менторами.

Я встретился с ведущими «новыми левыми»: Эдвардом Томпсоном, Стюартом Холлом, Джоном Савиллем, Альфредом Дресслером и другими. Некоторые из них, например Эдвард, стали со временем моими друзьями. Меня впечатлили их политические биографии, как и познания в обществоведении. Они были в основном выходцами из Labour Party или из Коммунистической партии и далее нашли друг друга. Когда я вернулся в Израиль, то поведал друзьям-товарищам об этих встречах и сказал, что считаю, что английские New Left не смогут сыграть роль нашего побратима. Левые в Израиле определяли себя в значительной степени в духе российского или же восточноевропейского марксизма, на котором лежала мощная тень большевизма. То, что я увидел в Англии, сильно отличалось от нас идейно и организационно.

* * *

В поисках мыслителей и активистов, которые могли бы помочь мне и моим друзьям в Израиле понять самих себя, я еще дома вышел на имя и на работы Айзека Дойчера, жившего тогда в Англии. Меня сильно впечатлила его книга «Сталин», которую я читал в переводе на иврит. Она давала хорошо сбалансированную картину сталинизма, что было необычно для того времени. Дойчер был в свое время членом подпольной Коммунистической партии Польши. Его исключили оттуда в 1932 году за преувеличение опасности нацизма и за троцкизм: без сомнения, его оппоненты сами ошиблись в оценке опасности нацизма, а преувеличение если и было, то только насчет троцкизма: Дойчер всего лишь заявил, что, по его мнению, Троцкий не был предателем коммунистического движения. После исключения из коммунистической партии он уехал в Англию, что спасло ему жизнь, так как межвоенная история Коммунистической партии Польши была необыкновенно кровавой. Ее руководителей вызывали поочередно в Москву, а там расстреливали как предателей. В 1938 году Третий Интернационал просто разогнал Польскую Коммунистическую партию как «организацию провокаторов». Как я услышал позже в России, «Сталин не любит поляков».

Я расспросил про Дойчера моих новых знакомых в The New Left Review. Они все согласились, что Дойчер необыкновенно умен и обладает глубоким знанием истории и теории социалистического движения. Они также сказали, что он живет вне Лондона, почти никого не принимает, все свое время посвящает работе над книгами, — но дали его адрес. Эдвард Томпсон добавил, что, когда он спросил Дойчера после его лекции вождям New Left, что он думает о последовавшей дискуссии, тот ответил, что как раз раздумывает о том, что за потраченное время мог бы написать не менее трех добавочных страниц.

Адрес я получил, и на мое письмо (написанное по-польски) Дойчер откликнулся с ходу, пригласив меня к себе в Беркшир. Через две недели я сходил с поезда на маленькой станции — на которой не высадился никто, кроме меня, — из тех станций, которых в Англии не существует более, их закрыли за «неэффективностью». Я оглядывался в поисках такси, которого не было, когда ко мне подошел человек, показавшийся мне знакомым. Он спросил: «Вы такой-то..?» — и далее представился сам: «Я Дойчер». Мы пожали друг другу руки, и он пригласил меня в свою машину. Всю дорогу до его дома я мучился вопросом, почему мне кажется, что я его уже встречал. Это было невозможно, так как мы жили в очень отдаленных районах Польши — он в Галиции, я в Вильно. Только на обратном пути в Лондон я сообразил, в чем дело. Он выглядел как большинство вождей российских социал-демократов 1890–1920 годов: невысокий, бородка, очки и очень острые глаза — прямо «тебя насквозь видят» — типаж где-то между Мартовым, Богдановым[21] и Лениным, как и дюжиной других. Он будто бы «врос» в тему своей работы и в среду людей, о которых писал и думал.

Мы проговорили много часов. Его жена кормила и поила нас. Под градом его вопросов я рассказал, где был в Советском Союзе: Сибирь, Самарканд и т. д. Он мастерски вытаскивал из меня информацию. У меня вертелся в голове вопрос: «Почему ему интересно то, что я могу рассказать?» Он был к тому времени состоявшимся ученым, не академическим, но известным, а я — студентом. В конечном счете я вспомнил, что он никогда не бывал в России, что и создало, по-видимому, первоначальный интерес ко мне и к моей биографии. В конце разговора он спросил: «А чем вы собираетесь заниматься далее?» Я ответил: «Возвращаюсь в Израиль к моей профессии социального работника». Он на это: «Ну что ж, если вы считаете, что это важная работа, — прекрасно. Но если вдруг ваши взгляды изменятся, будет очень жаль, если то богатое знание России, которое у вас есть, не будет употреблено во благо. Так что, если захотите все же продолжить учебу, я буду готов написать вам рекомендацию. Но только перед тем, как передадите ее в университет, подумайте хорошо, потому что отношение ко мне в Английской академии неоднозначно. В некоторых университетах моя рекомендация поможет, но в других может вам навредить». Я ответил: «Очень благодарен за доброе ко мне отношение». И получил в ответ: «Это я вам благодарен, вы мне много