Александр Шумилин - Ванька-ротный

Ознакомительный фрагмент

— Да! — ответил он не подымая головы.

Сегодня 13-ое ноября определил я подсчётом. Шестой день с того дня, когда нам в траншее выдали водку. Кто-то подтолкнул меня сзади в плечо. Я быстро обернулся. Капитан показал мне пальцем в направлении красного стола. Я сразу понял, что теперь меня требуют к ответу.

После целого ряда вопросов, где я родился, кто я, и другие, меня спросили:

— Вы были на берегу Волги, когда батальон занимал там оборону?

— Да, был, — ответил я.

— Когда вы оставили линию обороны и отошли от берега Волги?

— Я берег Волги не оборонял. У меня приказа на оборону берега Волги не было. Мы лежали, на берегу и ждали, когда наш командир роты старший лейтенант Архипов вернётся о того берега. Я отошёл от берега Волги, когда началась бомбёжка. Сначала отошёл батальон, потом обнаружив, что мы остались одни, мы отошли за батальоном.

— Я думаю достаточно, — сказал кто-то из сидящий за столом.

— Больше вопросов нет, — сказал мне тот, что меня допрашивал.

После некоторой паузы, сидевшие за столом удалились на совещание. Они вернулись, нас попросили встать. И суд объявил своё решение.

Комбат получил восемь лет лишения свободы, а нам с Татариновым по статье 193-21"Б" УК РСФСР условно дали по пять лет.

Когда нам по очереди дали последнее слово, то я задыхаясь от несправедливости сказал, что всех перечисленных деревень о которых здесь идёт речь, и которые полк оставил без боя, я в глаза никогда не видел и о них не слыхал.

— Покажите приказ, или пусть подтвердят отдавшие его люди, что и оставленные во время переправы через Волгу солдаты обязаны были оборонять одну на указанных здесь деревень. Я с солдатами на берегу остался случайно. Я приказа на оборону берега не имел.

— Мой командир роты Архипов с тремя взводами переправился на тот берег реки и приказал мне на следующем пароме следовать за ним. Саперы у нас на глазах взорвали паром и сбежали в тыл. Я остался на берегу без всякой связи и без знания обстановки. Где и куда пропала наша рота, никто не знает. Мне здесь ставят в вину сдачу целого района деревень[75]: Избрижье, Заборье, Стружня, Галыхино, Тухминь и Степанково. Район на десятки километров для взвода в тридцать человек солдат, не слишком ли много? Его должна оборонять по крайней мере дивизия. Если здесь вершится правосудие, то почему мне в вину ставиться невозможное и такая несправедливость?

Меня тут же прервали и разъяснили, что я должен говорить только по существу и добавили:

— Виноват полк[76]. В полку осталось три офицера. Эти трое — вы! В решении суда всё учтено!

— Если всё установлено, то вам хорошо известно, что немцы и техника переправлялись у пристани Избрижье. А я находился в то время от Избрижья в пятнадцати километрах, если идти по берегу вверх по течению реки. Где же тут логика?

— Ты, лейтенант, не кипятись! — услышал я голос капитана у себя за спиной.

— Чего ты лезешь на рожон? У тебя всё условно! Ты должен быть рад, что так легко отделался? Вернёшься в роту! Сейчас револьвер свой получишь! Вот у комбата дела обстоят гораздо хуже!

Слова капитана сбили меня с хода мысли и я, как бы заткнувшись, опустился на скамью.

Да, подумал я. Березин выгородил себя, отдав под суд трех младших офицеров. Самое главное было сделано. Нас судили потому, что мы остались в живых и судить больше было некого. В течение одной ночи Березин потерял полк, который вместе с Ипатовым попал в плен. Березин потерял десяток деревень и территорию пятнадцать на двадцать километров.

Действительно, какая разница, для лейтенанта, будет он через неделю валяться убитым с судимостью или без неё!

— Что-то будет дальше? — подумал я, выходя на крыльцо. Я осмотрелся кругом, белый снег слепил глаза. Я достал махорку, свернул папироску и закурил.

— Вот ваш револьвер, возьмите! — услышал я голос капитана.

— Можете идти к себе в роту!

Нужно взять себя в руки, — решил я. И тут же стал вспоминать, когда пришёл приказ из дивизии о назначении меня на должность командира роты. На берегу Волги я был командиром взвода. Ночью всё было по-прежнему. На Тьме я исполнял обязанности командира роты, но в должности утвержден ещё не был. Перед праздником за три дня, когда мне объявили, что мне положено иметь ординарца. Вот когда я получил эту должность официально. За десять дней до суда. Да, должность командира роты и пять лет судимости условно в придачу. Теперь после суда я должен проявить мужество и стойкость, не пасть духом и не поддаться апатии. Иначе, спрашивается, для чего меня осудили!

Я возвращался назад вместе с лейтенантом Татариновым. Мы шли молча и почти всю дорогу курили. Хорошо, что нынче ранняя зима, навалило много снега, перекрыло дороги. А то драпали бы мы до сих пор. У меня не было ни протеста, ни озлобления, даже возмущения к совершенной несправедливости. Я получил неожиданный удар и ещё не осознал, что произошло, что случилось.

Татаринов отвернул по тропинке в сторону, и мы разошлись по своим ротам. Когда, я спрыгнул в свою траншею, она мне показалась незнакомой и какой-то чужой. В траншее, как прежде, сидели солдаты, чего-то жевали и дымили махоркой. Им некогда было открыть рот, для разговоров между собой.

Я не стал рассказывать своим солдатам о случившемся. Суд придавил меня, придавил мою личность. Много дней я молчал и хмурился, часто вздыхал и не отвечал на вопросы. Телефонист меня звал к телефону, я подымался и уходил в другую сторону траншеи, садился где-нибудь в углу окопа и курил.

Вечером меня разбудил старшина. Он чутьём понял, что у меня большие неприятности. Старшина осторожно предложил выпить. Сегодня в роту по норме выдали водку. Он налил мне два раза, я с жадностью и отвращением проглотил содержимое кружки. Выданная водка отдавала сивухой и привкусом керосина. Я вернул старшине пустую кружку, сплюнул на снег и положил в рот кусок мороженого хлеба. Его сразу не съешь, его приходится долго сосать. Теплая жижа побежала вниз по пищеводу. Водка обожгла что-то внутри и замутилась в голове. Она помогла освободиться от гнусных и грустных мыслей. Я вздохнул и выругался с облегчением.

Солдаты тоже чувствовали неладное. Они смотрели на меня со стороны и при моём появлении тут же замолкали. Я на глазах у них за один день, как бы переродился.

Из приветливого и отзывчивого, я превратился в замкнутого и резкого. Если раньше я старался не замечать их неряшливость и недостатки, сглаживал углы и мелкие ситуации, то теперь все эти мелочи начали меня раздражать.

Делал я всё, как прежде честно и по справедливости, но перестал им прощать даже небольшие промахи.