Николай Кузнецов - Фронт над землей

Прислушался. Справа доносилась отдаленная артиллерийская канонада. Значит, я упал далеко от железной дороги, по которой проходила линия фронта, и меня могут долго не найти свои. Придется выбираться самому. С трудом освободился от парашюта и встал. Снег до пояса. Крепчайший мороз и штиль. Кругом белая равнина, слепящая глаза. Кое-где виднеется редкий низкорослый кустарник. Вдали - лес. Метрах в семидесяти языки пламени лижут мотор моего самолета. С минуты на минуту может произойти взрыв - пламя подбирается к бензобакам. И все-таки я решил добраться до машины и вынуть из лючка лыжи, без которых очень трудно двигаться по снежной целине.

Под ногами, несмотря на сильный мороз, чавкает вода непромерзшего болота. Здесь легко попасть в припорошенную снегом трясину. Последние метры были особенно трудны. Но вот и самолет. Во время посадки правая сторона центроплана, по всей вероятности, зацепилась за торчавший из-под снега пень. Имея достаточный запас скорости, машина резко затормозила. Привязные ремни были отстегнуты, и я вылетел в сугроб.

Хорошо бы установить связь по радио, но аппаратура была повреждена. Эфир молчал. Взяв лыжи, которые были единственной надеждой на спасение, я пошел прочь. Пройдя метров десять, опустился на снег, вынул из обгорелого планшета карту и попытался уточнить свое местонахождение. Это был район в глубине нашей территории, километрах в двадцати от переднего края. Решил взять направление на запад, чтобы выйти на дорогу, которая ведет из Крестцов на юг и снабжает фронт.

Левый унт промок, и нога в нем ощущала неприятную липкую влагу. Чтобы уйти от воды, я начал утаптывать площадку на снегу. Страшно хотелось пить, во рту пересохло, и время от времени я хватал горсть хрустящего снега, чтобы утолить жажду.

Вот площадка готова. Ноги уже не в воде, но левая все равно ощущает неприятную сырость. Разуться? Это требует значительных усилий, так как действует только правая рука, дышать тяжело, а нагибаться трудно. Усевшись на парашют, я кое-как сдернул левый унт и остолбенел: портянка, носок и брючина были залиты кровью. Отжать их не было возможности, и я сунул окровавленную ногу обратно в меховой унт.

Отвернув левый борт кожанки, я увидел, что куски меховой подстежки и шерстяного свитера превратились в окровавленную кашеобразную массу. Очищаясь от этого жуткого месива, нащупал что-то твердое. Сверкнули белым металлом помятые ордена. Теплая липкая жидкость потекла под рубашкой еще сильнее. Теперь я знал, почему не работала левая рука.

Боли не чувствовалось, но дышать было трудно. Глубокий вдох вызывал кашель. Сплюнул - снег в крови. "Видимо, повреждено легкое, - невесело подумал я.- Дела плохи, и никого поблизости нет".

Большой носовой платок затолкал в рану, пытаясь остановить кровотечение. Но платок быстро намок, и тогда я оторвал кусок нижней рубашки и тоже втиснул его в рану. Кровь стала течь медленнее.

Встать на лыжи оказалось делом не таким простым в этих условиях, но все-таки встал и еще раз посмотрел на карту. До предполагаемой дороги, по всей вероятности, километров двадцать пять. Хватит ли сил? Надо торопиться!

Со слезами на глазах в последний раз посмотрел на догоравший самолет и отправился в путь, опираясь правой рукой на палку. Вторую палку, прикрепленную лямкой к левой руке, волочил по снегу.

Пройдя метров двести, остановился и обернулся к машине. Послышались разрывы оставшихся боеприпасов. Вскоре треск прекратился. Прощай, крылатый друг!..

С каждым шагом идти становилось труднее. Хотелось пить. Я взял горсть крупчатого морозного снега, но он не утолил жажды. Через полкилометра снова нагнулся за горстью снега. Неимоверная тяжесть тянула к земле. Однако я знал, что останавливаться нельзя, что первая уступка своей слабости повлечет за собой вторую и третью, а это гибель - упадешь в снег и больше не найдешь в себе сил подняться и продолжать путь.

Я вынул карту и письма Анны из планшета и бросил его.

Но идти стало не легче - ноги словно налиты свинцом, грудь стянута железным обручем. Что у меня еще? Пистолет и та самая горсть ленинградской земли, которую ношу с собой с осени сорок первого года. Оружие, может быть, пригодится. Земля - священна.

Немного отдохнув, я снова двинулся вперед. Шел до изнеможения. Сначала выбросил перчатки, потом в снег полетела полетная карта, - остался лишь маленький квадрат, который был необходим, чтобы выбраться на дорогу. И наконец письма жены. Прости, милая, далекая...

Поляна кончилась. Пошел густой, непролазный кустарник. Лыжи едва продирались сквозь него, ветки больно хлестали лицо. Что же еще осталось в карманах? Правая рука нащупала портсигар с трогательной надписью на внутренней стороне крышки. Из него я угощал папиросами друзей. Сегодня утром - Вадима Лойко и Павла Шевелева. Что ж, они не осудят меня. Портсигар остался лежать на каком-то пеньке.

Солнце скрылось за верхушками кустарника, который перешел в небольшой лес, и все вокруг как-то изменилось. Впереди показалось что-то похожее на жилье. Я рванулся к нему, словно к спасительному причалу. Тепло, люди, помощь... Но это была заброшенная, разрушенная землянка. Что же дальше? Я еще раз ощупал карманы. Маленький кусочек сахару. Как он пригодился сейчас!

И я шел дальше, натыкаясь на стволы, цепляясь палками за кусты. Ноги подкашивались, дыхание вырывалось из груди с тяжелым хрипом. От большой потери крови мучила жажда. Я глотал снег, но пить хотелось еще больше. От крайней усталости закружилась голова, перед глазами поплыли разноцветные круги, силы совсем оставили меня.

Опустился на корни какой-то сосны и сдернул с головы шлемофон... "Отдохну, посижу только одну минуту", - убеждал я себя. Но встать так и не смог. Лишь успел надеть шлемофон. В ушах зазвенели тоненькие колокольчики, небо качнулось в сторону и тут же потухло...

Очнувшись, увидел склоненное надо мной мужское лицо с суровой складкой на лбу. Заметив, что я открыл глаза, он улыбнулся и сказал кому-то:

- Жив... Сильная потеря крови...

Меня приподняли сильные руки и бережно положили на носилки.

Впоследствии я узнал историю моего спасения. Оказывается, за воздушным боем у переднего края наблюдали со станции наведения "Ольха". Как только мой самолет, объятый пламенем, пошел к земле, в этот район послали офицера медслужбы Лелеко и двоих солдат. Идти пришлось долго, и поэтому они нашли остатки сгоревшего самолета только через четыре часа. Затем по лыжне разыскали меня, оказали первую помощь...

- Осторожнее, - услышал я голос фельдшера Лелеко и снова впал в забытье.

Мне чудилось летнее, солнечное утро. Березовая роща на берегу реки. Подернутые росой цветы и копошащиеся в них пчелы... Я медленно раскачиваюсь в гамаке и, скосив глаза, смотрю на Аню. Она стоит рядом в белом платье и пытается подтянуть к себе мой гамак. За ее платье держится Женька. Круглое, как у Ани, лицо, чуть вздернутый носик и такие же большие голубые глаза... А гамак раскачивался все сильнее и сильнее. Я уже не мог остановить его, и в Аниных глазах мелькнул испуг. Что это?.. Почему она плачет? Почему Женька зарывается лицом в подол ее платья?..