Холокост. Черные страницы. Дневники жертв и палачей - Нина Сигал

Мой «день открытых дверей» прошел с большим успехом. Гости пробыли у нас довольно долго и осмотрели весь наш дом. Я даже выпила немного настоящего лимонада. Все было просто идеально. Эйтье принес мне половину настоящего сдобного пирога. Это было так мило с его стороны. В шесть часов я перекусила в «Даннерс», на Ден Тексстраат, и к десяти часам вернулась домой. Я и не подозревала, что это, видимо, могла быть моя последняя ночь в Амстердаме. Как надолго? Это еще предстоит выяснить. Так уж случилось, что я плохо спала в ту ночь (в отличие от царя Артаксеркса), но когда уже укладывалась спать, то подумала про себя: как чудесно – мягко и тепло.

На следующее утро, ни свет ни заря, я услышала снаружи звуки громкоговорителя. Я просто ушам своим не поверила! В воскресенье, после всех заверений, которые мы получили! Возможно, это что-то другое, подумала я, но потом сказала себе: ты ведь понимаешь, что все это значит. Это значит, что все кончено. И вдруг я вспомнила: мама! Совсем одна в больнице. Итак, я выскочила из постели, умылась и оделась, надела чулки (несмотря на жару), элегантные туфли и красивое шелковое платье, а также элегантное пальто, сшитое на заказ, и взяла красивую сумочку, потому что хотела произвести впечатление на Гансов. Мне было необходимо пройти через все их кордоны.

С балкона я увидела, что происходит: на евреев устраивалась облава! Итак, я отправилась в путь не позавтракав. Я не знала, что мне делать. Профессор однажды сказал нам, что в случае чрезвычайной ситуации он нас выручит. Теперь я жила на Преториусстраат, а две другие секретарши – на Ингогостраат, так что мы все трое жили довольно близко друг от друга. Однако потом я подумала: похоже, нельзя терять ни минуты. И я поспешила в путь.

Все было оцеплено, и по мере того, как я пробиралась по городу, я понимала, что в Амстердам-Зюйд та же история. На Ньюве Весперпортбрюг я наудачу попыталась пробиться сквозь кордон «Зеленой полиции», которая оцепила это место, но мне не повезло. Даже моя «самая очаровательная улыбка» не смогла помочь мне. Я вернулась обратно и попытала счастья в другом направлении – в районе пивоварни Амстел. Один еврей спросил меня: «Может, попробуем прорваться вместе?» Полицейский, с которым мы посоветовались, посоветовал нам обратиться в Колониальный институт за аусвайсом[195]. «Я не собираюсь совать голову в пасть льву», – подумала я про себя (ведь именно там располагалась «Зеленая полиция»). Но мой спутник сказал: «Тебе нечего терять: тебя все равно схватят. А в этот ранний час они все еще могут выдать тебе единичное разрешение».

Я позволила уговорить себя и направилась в Колониальный институт. Однако по дороге туда меня остановил сотрудник «Зеленой полиции», который поинтересовался, куда я иду. Когда я ответила ему, что хочу вернуться домой за своими вещами, он схватил меня за руку и отвел… в Колониальный институт. Сначала я была полна надежды. С нами вежливо поздоровались и попросили показать наши документы об освобождении от депортации и удостоверения личности. Моя справка об освобождении оказалась довольно хорошей, с небольшим номером (это так же, как с автомобилями), давней датой выдачи и личными подписями профессора Коэна и Ашера (не то что более поздние «штампы»). Нас поставили лицом к стене (там уже было четыре человека). Но по мере того, как проходило все больше времени и накапливалось все больше задержанных, а мы по-прежнему не получали никакой дополнительной информации, я подумала про себя: «Все кончено, я сделала не ту ставку. Лучше не зацикливаться на этом, теперь уже ничего не поделаешь». Вновь прибывавшие были в основном из числа больничного персонала. Позже я узнала, что эти люди позвонили доктору Крооненбергу, заведующему NIZ[196], и он посоветовал им обратиться в Колониальный институт, где им должны выдать аусвайс.

Несмотря на наше затруднительное положение, я не могла удержаться от смеха, настолько комичное зрелище мы представляли собой, стоя там в коридоре и уставившись в стену. Одной из женщин очень захотелось в уборную, она стояла там и стонала: «Мне очень нужно выйти!» И тогда один из этих парней рявкнул на нее: “Wenn Sie nicht schweigen gebrauche ich mein Schutzwaffe!”[197] – или что-то в этом роде. Если бы мне об этом рассказал бы кто-нибудь другой, я бы подумала: «Как это ужасно!» Но тогда мне это казалось не столько кошмаром, сколько безумием от того, что эти люди могли впадать в такую ярость всякий раз, стоило лишь нам слегка повернуть голову.

Около одиннадцати часов (мы простояли там примерно три с половиной часа) нас вывели на улицу. В это время сотни сотрудников «Зеленой полиции» входили в здание. Как оказалось, один из них слишком рано спрыгнул с поезда, и его тело несли на носилках. Как жаль, что он был единственным! Какое-то время я еще лелеяла надежду на то, что нас поведут в здание театра[198], – но нет. Нас отвезли на грузовиках в Полдервег. Это тот район, недалеко от станции Мюйдерпоорт, куда должны были явиться те, кто получил повестку. На мгновение я подумала, что нас сразу же посадят в поезд, но нас отвезли на песчаную площадку, огороженную деревянным забором…

Было бы слишком долго рассказывать обо всем происходившем с нами в деталях. Все было довольно просто. Ренниг был назначен нашим сопровождающим в туалет, и мы по очереди ходили в туалет в здании, где размещалась голландская военная полиция. Я воспользовалась этой возможностью позвонить Эйтье. Сотрудники военной полиции оказались достаточно порядочными людьми. Вскоре приехал Хайльбут, один из руководителей «Экспозитура», специализированного отдела Еврейского совета, но ему не разрешили войти в загон к нам. Позже появилась мадам Шлюскер, за ней последовал сам Шлюскер с Аус дер Фюнтеном.

У всех нас появилась надежда – однако она вскоре угасла. У Шлюскера не было права голоса. Я даже смогла подойти к Аус дер Фюнтену (мне нечего было терять) и показала ему свои документы, но он сказал мне: “Spielt keine Rolle”[199]. Обратившись после этого к Герцу, он подтвердил: “Es wird nur noch auskwartiert”[200].

Нас направили на станцию. «Вот и все, – подумала я про себя. – То, чего я так боялась, именно сейчас со мной и происходит…» На станции нас ждали вагоны. Товарные вагоны – точнее, вагоны для перевозки скота. На стенке моего вагона было написано по-французски: “8 chevaux” («8 лошадей»).

Многие, естественно, были все в слезах, в то время как другие просто сидели и в оцепенении смотрели перед собой. Плакали дети, раздавались вопли и ругань, вместе с тем со стороны некоторых оживленных молодых людей звучали и веселые приветствия: «Как, и ты тоже здесь?» Наш вагон мне показался вполне нормальным, он был не так битком набит, как другие, потому что в него посадили представителей руководства [Еврейского совета]. У нас также был вполне приличный сотрудник «Черной полиции»[201] (каждый вагон сопровождал сотрудник «Черной полиции»). Он держал откатные двери приоткрытыми, чтобы обеспечить нам (а заодно и себе) приток свежего воздуха.

Транспорт из Центрального Амстердама состоял из пассажирских поездов, депортировавших 2800 человек. Однако конкретно этот транспорт состоял из грузовых вагонов для перевозки скота, депортировавших 2400 человек. Он отправился в три часа и шел очень медленно, потому что паровоз с немалым трудом тащил такой длинный состав. Больше всего страдали беременные женщины. В нашем вагоне ехала одна из них. Если учесть, какой особый уход требуется для этих женщин, а также то, как на них напирали и как их толкали, и то, как это могло повлиять на их состояние, становилось понятно, как низко мы пали. Наш поезд почти нигде не останавливался, за исключением Зволле, где сотрудники станции отнеслись к нам с большим пониманием и дали нам воды. Как я уже упоминала ранее, у меня с собой ничего не было, но все делились со мной чем могли. Наша поездка прошла хорошо, и около девяти часов мы прибыли в Вестерборк.

Я забыла упомянуть, что в Амстердаме некоторые стояли на крышах своих домов с биноклями, наблюдая, как нас увозят. Действительно, прекрасное зрелище! Пока мы сидели на полу этого медленного поезда, проезжая мимо прекрасных лесов и таких мест, как Буссум и Хилверсюм, где мы привыкли проводить свои