Саймон Мюррей - Легионер. Пять лет во Французском Иностранном легионе

Мы открыли по ним стрельбу, и за отсутствием деревьев спрятаться они могли разве что за кустиками травы и отдельными валунами. Пятеро сразу погибли под шквальным огнем, остальные, прятавшиеся в укрытии, сдались. Они вышли из своей землянки с поднятыми руками, но с несломленным духом.

Нужно быть закаленным и выносливым, чтобы жить, как кролики, в вырытых в земле норах. В их убежище мы нашли радиостанцию, одежду и запасы продуктов, которых хватило бы на воинскую бригаду, а оружия — на полк. Тут были и «стены», и «брены», и бинокли, и компасы. Улов у нас был богатым — прекрасная увертюра к Рождеству. Все вернулись в лагерь окрыленные победой и готовые приступить к празднеству.

Палатки внутри приобрели фантастический вид, стали почти красивыми. Даже трудно поверить, что все это создано грубыми руками легионеров, — а усилия были приложены немалые. Вечером мы собрались в саль де фет. Полковник Ченнел обошел все роты и поздравил их с праздником. Немцы спели свою «Stille Nacht» так, как это умеют только немцы; воцарилась атмосфера всеобщего доброжелательства, резко контрастировавшая со смертельным холодом снаружи и кровавой схваткой, происшедшей несколько часов назад.

Капитан Жэ преподнес подарки всем легионерам роты, каждому пожал руку и пожелал счастья. Среди подарков были радиоприемники, фотоаппараты, часы, электробритвы и прочее. Все это было приобретено на средства, вырученные нашим фойе, так что полковой бюджет не пострадал. После этого взводы разошлись по своим палаткам и приступили к великолепному пиршеству. Полевая кухня и на этот раз потрясла нас своей способностью создавать изобилие на голом месте в буквальном смысле слова: нам были предложены жареные цыплята и свинина, салаты и фасоль, сыры и выпечка — просто невероятно!

Кроме того, наш взвод имел на вооружении двадцать бутылок вина, четыре бутылки рома, шесть — коньяка, несколько бутылок мартини и несколько — «Чинзано», не считая двадцати четырех ящиков пива. На двадцать четыре человека приходилось в общей сложности более трех сотен бутылок. Мы утопили в спиртном и ночной холод, и все мысли о мире за пределами лагеря. Мы пели до хрипоты и пили до посинения. Помню, я заходил в другие палатки, чтобы чокнуться с друзьями. Да и все остальные постоянно курсировали по палаткам, где их радостно встречали и, естественно, наливали им.

Мы с Кохом спели дуэтом «Семь одиноких дней» и «Том Дули»,[67] обошли с этим номером все взводы и всюду имели шумный успех. Кох может спеть все что угодно, и, откровенно говоря, это, по-моему, действительно звучало неплохо. Своим пением мы заработали себе дополнительную выпивку — в немалом количестве.

Когда в пять утра подошла моя очередь заступать в караул, я чувствовал себя замечательно. Я бродил по холму вокруг палаток, и дух мой воспарял вместе с винными парами так высоко, что никакой холод не мог его сломить. Феллахи вряд ли могли бы найти более подходящий момент для нападения, но полученный ими накануне удар в солнечное сплетение охладил их пыл. В шесть меня сменили, и я неторопливо заполз в свой спальный мешок. Празднование Рождества благополучно завершилось, на носу был Новый год; с этими мыслями я умиротворенно уснул.

Первый день Рождества был, как всегда в легионе, грустным. Праздничное настроение утром улетучивается, тяжелое похмелье превращает жизнь в кошмар и вытесняет всякие мысли о Рождестве и всех праздниках вообще. Это холодный, пустой день, когда ничто тебя не радует. Нас окружают замороженные скалы с лунными кратерами, лишенные всякой привлекательности; нет ни деревьев, ни травы — только камни, лед, снег и смерзшаяся грязь под ногами. Люди бродят с такими же смерзшимися мозгами и головной болью. Всюду холод, холод, холод — вот в чем проблема.

Две роты отправились на операцию и вляпались в такую же историю, что и мы в канун Рождества. Теперь в лагере полным-полно пленных арабов. Их допрашивают, и я сам не видел, но люди говорят, что им развязывают языки старым добрым методом — с применением электрогенератора.

Милях в десяти от нас расквартирован небольшой отряд сторожевого охранения из арки (вспомогательных войск). Офицерами у них французы, а остальной состав формируется из арабов, завербовавшихся во французскую армию. Прошлой ночью эти арки взбунтовались, перебили офицеров и ударились в бега. Прямо восстание сипаев,[68] да и только! Мы весь день рыскали в горах в поисках беглецов. Но они хорошие ходоки, а для нас эти горы — неизведанная местность. Спим сегодня там, где нас застала ночь, а с рассветом продолжим погоню. Ночь черна, сыплет снег, и лишь дрожь спасает от полного замерзания.

Снег превратился в слякоть, и мы бредем по ней, переставляя одну ногу за другой, на протяжении многих миль. Никакими беглыми арабами и не пахнет — они растаяли вместе со снегом, и сегодня уже нет надежды кого-либо настичь, потому что в горах темнеет рано. Вечером в лагере нас ждет разогретый суп, который мы заливаем в опустошенный организм.

Совершенно неожиданно пришла рождественская открытка от Николь. И сразу все мысли — о ней, кочегарка опять кочегарит, пламя неудовлетворенного желания вновь раздуто. На открытке нет обратного адреса, так что я написал Кристиану Серву и попросил его помочь мне связаться с Николь. Всколыхнулась надежда, я снова чувствую прилив сил. Удивительно, как легко вызывают смену настроения падающий снег или пришедший с почтой клочок бумаги.

Совершили еще один патрульный обход — завтра опять праздник, и мы не хотим, чтобы нас застали врасплох со спущенными штанами.

Снова праздник. Веселье, пение, смех. В тысячу раз лучше, чем в Рождество. Никто не теряет головы, целиком наполнив ее алкоголем. Мы нагрузились прилично, но до белой горячки дело не дошло.

Новый год совсем на носу, старый растворяется в вечернем сумраке. Скатертью дорога! Но я все еще на подъеме в гору и не перевалил через пик. Ликовать еще рано, но время идет вперед, и все-таки это первый проблеск на далеком горизонте. Прошедший год — двадцать первый год моей жизни! — был долгим. Уже больше года я в полку. Столько всего было, что кажется, на тысячу лет хватило бы, — а я-то думал, что пять лет пролетят очень быстро. Но время не летит, оно надвигается, как зимняя ночь, когда ты затерян в океане, а на небе нет звезд.

Празднование продолжается. Жэ собрал в центральной палатке всю роту, подвел итоги прошедшего года и сказал, что компания у нас подобралась очень хорошая. Мы подняли тост за самих себя, за легион, за Францию и де Голля, а также за другие не менее грандиозные вещи. Много пели хором — «Ле буден»,[69] «Белое кепи» и прочее, а потом был брошен клич выступить соло, забравшись на стол.