Проза о неблизких путешествиях, совершенных автором за годы долгой гастрольной жизни - Игорь Миронович Губерман

«Укрiiвка», что на русский лучше всего переводится как «Укрывище» (очень солженицынское слово). Есть еще такое слово – «схрон», так именовались не имеющие видимого входа глубокие землянки бандеровцев, скрывавшихся от чекистов и милиции аж до середины пятидесятых.

Ресторан этот, расположенный в самом центре города (прямо напротив горсовета или как он нынче называется?), пользуется необыкновенной популярностью, там стояла огромная очередь жаждущих вкусить подземное удовольствие. Нам уже столик заказали. В нарочито грубой деревянной двери был квадратный проем, откуда выглянуло бородатое, точнее – сплошь заросшее лицо, требуя условленный пароль («Слава Украине!»), и мы его произнесли. А когда дверь раскрылась, перед нами предстал средних лет мужчина в полевой военной форме и с винтовкой через плечо. «Москали есть?» – сурово и театрально спросил он. Я знал уже, что года три назад вмешалась тут проклятая политкорректность: раньше этот экзотический швейцар спрашивал, есть ли москали или жиды. Поэтому я радостно ему ответил, что есть: я именно москаль и жид одновременно. В ответ он отступил на шаг назад, взял с тумбочки бутылку водки и, наливши маленький стакан, поднес его, с приветной теплотой пожелав здоровья. Я был счастлив выпить эту стопку. И мы начали спускаться в подземелье, где все было устроено под гигантскую землянку (там было несколько залов, и человек двести там уже сидели): потолок как бы подпирался стволами деревьев, стояли прочно и неказисто сколоченные столы, скамейки и табуретки были единственной мебелью, а интерьер весь состоял из пожелтевших листовок, старых газет, каких-то объявлений и указов, мишеней с портретами Берия, Сталина и Ворошилова. На невысоком потолке были приклеены большие листы со схемами таких бандеровских схронов – то ли изготовленные заново, то ли перекупленные в милицейских архивах. Словом, это было дивное заведение. И надо ли говорить, что сало там подавали разного изготовления и что оно было необыкновенно вкусное.

Так как Бог наверняка любит любые наши игры, я уверен, что Йом Кипур я провел вполне достойно. Водка там пилась под пиво, так что, уходя, я все же не сдержался. Благодарственно пожав руку охраннику, я сказал, что антураж такого замечательного заведения стал бы полней и ярче, если бы на входе изредка стоял еврей. Он не улыбнулся, чуть подумал и спросил:

– Завтра в дневную смену выйдешь?

Нет, завтра в дневную смену я не мог, уже я улетал, и мы еще раз обменялись дружеским рукопожатием.

Перед отлетом из Киева у меня случилась замечательная встреча.

В большой аэропортовской курилке вдруг обратился ко мне приятного вида человек лет за пятьдесят с небольшим. Симпатичное лицо, седые волосы, очки и крохотная борода. Он сидел довольно далеко от меня, поэтому его громкий вопрос прозвучал на всю курилку:

– Извините, – спросил он, – это вы и есть тот самый знаменитый поэт?

Ну что ответишь на такое? Со скромностью, присущей мне, я утвердительно кивнул. И чуть пожал плечами: я, наверно.

– Минутку обождите, я хочу вам что-то подарить.

И человек, вскочив упруго, кинулся в зал ожидания. Я видел, как он рылся в оставленном походном рюкзаке. Вернулся он, протягивая мне маленькую модель ордена, запакованную в пластмассу, – эдакий военный сувенир.

– Я – Юрий Табах, – сказал он, – а это копия моего американского ордена. Можно я с вами сфотографируюсь?

Это имя ничего мне не сказало, а массовые фотосессии приключаются у меня после каждого выступления. Я его молча обнял, он нас щелкнул своим продвинутым телефоном, мы пожали руки друг другу и разошлись.

Орден я рассмотрел уже в самолете. Это была одна из самых высоких американских наград – орден «Легион доблести». А на его обороте – те самые имя и фамилия, которые мне были неизвестны. И только домой вернувшись, я подробно познакомился с биографией Юрия Табаха, горько себя ругая, что так и не поговорил с этим капитаном первого ранга, первым человеком из России, сделавшим фантастическую военную карьеру на американском военном флоте.

Четырнадцать лет ему было, когда в семьдесят шестом году родители привезли его из Москвы в Филадельфию. Главная причина, по которой они выбрали Америку, а не Израиль, заключалась в их упрямом нежелании, чтобы единственный сын служил в армии. Оба врачи, они о той же профессии помышляли для сына. А Гарри (так его стали здесь называть) мечтал только об армии. Но будучи послушным еврейским мальчиком, он совместил оба вожделения: поступил одновременно в университет – на фармацевта – и в военно-морское училище.

А перед этим были типично эмигрантские тяготы – он ухаживал за лошадьми где-то на ферме и мыл посуду в ресторане. И отец его, кстати, сменил халат врача на фартук заводского уборщика.

Получив звание лейтенанта и флотского медика, Гарри/Юрий еще спустя несколько лет закончил парашютно-десантную школу. И понеслось!

Он побывал во многих странах. Воевал в спецназе – командиром войсковой разведки. Руководил антитеррористическим центром в Турции. А в годы российской перестройки (пригодилось знание русского языка!) он был начальником штаба военной миссии связи НАТО – уже в Москве. И помнит, как одному-единственному удивлялись в Москве его собеседники: неужели в Америке еврея могли взять в военное училище?

Сейчас он уже на пенсии (почти тридцать лет военной службы) и занят редкостным общественным делом: помогает в сегодняшней Украине обустройству раненых и травмированных войной солдат. «У нас такое было после Вьетнама и Кореи», – сказал он в одном из интервью.

И это «у нас» меня задело и растрогало.

Вот с таким настоящим героем нашего времени я не успел поговорить. По чистому невежеству, заметьте.

Тепло провинции

В этом совсем маленьком украинском городе со странным названием Кропивницкий мне довелось побывать дважды, и какие замечательные истории он мне подарил!

До двадцать четвертого года назывался он Елисаветград, после чего десять лет подряд звался этот город Зиновьевском.

Жалко все-таки Зиновьева: мало того, что расстреляли человека, так еще и вычеркнули бедолагу изо всех упоминаний. Среди бесчисленных картин на тему Ленина в Разливе есть одна примечательная (автора не знаю и не хочу знать). Там сидит Ильич на пне и пишет что-то актуальное, а сбоку от него – шалаш и чуть подалее – большой стог сена. Так ведь этот стог и был раньше Григорием Зиновьевым, который, как известно, коротал с лысым смутьяном время бегства от суда. Но потом случилось с Зиновьевым то, что случилось, и сметливый художник превратил былого знаменитого большевика в стог сена.

Что касается сегодняшнего имени города, то Марк Лукич Кропивницкий вполне заслуживает этой чести: драматург, актер и режиссер, основатель украинского профессионального