Американская герилья. Как мы взрывали Белый дом и боролись против войны во Вьетнаме - Билл Айерс

с неподдельной невинностью ответил: «Я не знаю, я просто отчасти сдался». Он также все время намеренно ковырял в носу, и, как он отметил, никто не смотрит ковыряющемуся в носу пристально в лицо.

Я унес свою сенную лихорадку с собой в подполье, и Джефф положил конец моим страданиям по-дзенски. Однажды августовским днем, когда я был совершенно несчастен, недосыпал, чихал, чесался и текла кровь, глаза были красными и опухшими, и я был под кайфом от антигистаминных препаратов, Джефф пригласил меня на долгую пробежку по проселочной дороге. «Посмотри на меня, чувак, – захныкал я. – Я не могу дышать, я не могу ходить».

«Может быть, тебе стоит перестать бороться с этим, – предложил он. – Дыши глубоко, чихай от души и просто сдайся».

В конце концов, мы отправились на ту долгую пробежку, и я действительно громко и часто чихал, и хотя у меня все еще сенная лихорадка, с тех пор я никогда не страдал от нее.

Роуз привлекла к себе внимание, ее великолепное лицо попало в список «Десяти самых разыскиваемых». Список стал огромным пиаром для ФБР, и Дж. Эдгар Гувер активно продвигал его как способ заручиться поддержкой своих борцов с преступностью, включив в него «самых крутых парней» Америки. Пиар-гений Гувера заключался в том, что он включил в список длинную череду уродов, грабителей банков, домушников, заурядных убийц, разнес их дьявольские лица по всей стране, а затем удобно арестовал их в течение нескольких дней, пара симпатичных агентов привели каждого пса к правосудию на первых полосах. О чудо, в 1971 году шестеро из Десяти самых разыскиваемых были политическими активистами, включая Анджелу Дэвис и Х. Рэпа Брауна. Лица больше не были дьявольскими, и несколько «самых крутых парней» Америки оказались молодыми женщинами, все замечательной внешности, но ни одна из них не была такой красивой, как Роуз.

Зик привез с собой свое медицинское образование и веру в то, что его хирургическая ординатура обеспечивает наилучшую возможную подготовку к революционным действиям. «Среди крови и боли, – сказал он, – учишься оставаться спокойным и уравновешенным, сосредоточившись одновременно на мельчайших деталях и на великой гуманитарной цели».

Аарон привез с собой облик обычного человека, всю свою коллекцию Zap Comix и 150 фунтов инструментов – набор розеток, сварочный набор, трубные ключи и многое другое.

Мы все принесли с собой свой особый образ жизни, свои маленькие приметы и привычки, а Ребекка принесла настоящую рясу, которую носила, будучи монахиней в Мэринолле, и распятие, которое сжимал в ее руке умирающий отец.

Я привел мамино предостережение заниматься тем, что мне нравится, но стараться подняться на вершину в своей области, а Роуз принесла дерзкую элегантность, кусочки кружев цвета слоновой кости, свой мускус и тушь – мы боролись с государством, это правда, но она все равно находила время подкрасить глаза.

И вот только из этих фрагментов и из вещей, которые мы находили и собирали по пути, мы построили нашу жизнь под землей.

Каждый из нас принес свои стремления и желания в основном нетронутыми, и мы принесли свою тоску по дому, воспоминание о чем-то целостном, чувство потери, граничащее со страхом и гневом, редко признаваемое, но всегда видимое со стороны. Мы были изгнанниками в нашей собственной стране, и мы испытали своего рода сдвиг идентичности изгнанника, ощущение того, что мы находимся одновременно здесь и не здесь, принадлежим и не принадлежим. Теперь мы были аутсайдерами, живущими нестабильной жизнью на задворках. Что-то было приобретено – возможно, обостренное чувство цели, решение всем сердцем отдаться этому миру, – но что-то также было безвозвратно утрачено. Нас выселили, и мы чувствовали, что никогда не сможем вернуться домой.

Тем не менее многие из нас вскоре воссоединились с семьями – братьями и сестрами, двоюродными братьями, тетями и дядями, даже родителями, которые согласились с нашими порой напряженными процедурами безопасности, чтобы насладиться пикником в парке с сыном или дочерью, которые теперь не совсем такие потерянные. Товарищи возвращались с этих семейных встреч с новым нижним бельем или рубашками и, как правило, с деньгами на еду или стрижку.

Как и другие иммигранты, мы были осторожны – никаких краж в магазинах, никаких афер с продовольственными талонами, никакого прокрадывания в кино. Большим грехом среди нас было нарушение правил дорожного движения, и я месяцами старался сбавить скорость, поскольку никогда в жизни не соблюдал скоростной режим. Иногда мне до боли хотелось набрать восемьдесят, и моя нога дрожала, когда я заставлял себя сбросить шестьдесят пять ради работы, на благо группы, но это было похоже на настоящую жертву.

Мы развили в себе двойственность. Мы смотрели на мир не просто как на тайную личность или двойную жизнь, а через разные линзы. Подобно старшеклассникам, которые болезненно осознают, что живут одновременно в двух культурах, их собственной оппозиционной культуре и доминирующей, удушающей культуре взрослых, которой нужно владеть с большим мастерством, чем у самого подготовленного этнографа, или подобно чернокожим американцам, которые должны знать все о доминирующей культуре, оставаясь во многом невидимыми для этой культуры, у нас было двойное видение. Мы смотрели на мир как американцы; мы смотрели на Америку как революционеры. Мы были расколоты и не могли снова стать едиными, как прежде.

В поисках альтернативы тюрьме и залу суда мы покинули нашу родину и с надеждой иммигранта и страхом изгнанника отправились на поиски нового, непохожего места для жизни. Мы бы измеряли наш успех нашей способностью выживать в этом чуждом новом мире и строили бы любое временное удовлетворение, какое только могли, на наших действиях, на нашем диалоге о содеянном.

Довольно скоро мы обнаружили, что наши поступки и слова стали голосом старого мира, о существовании которого мы и не подозревали, и они стали новым миром для обитания.

Мы опубликовали то, что назвали коммюнике – слово, заимствованное у латиноамериканских партизан, – «Объявление войны», подписанное «Бернардин Дорн» в мае, наполненное вызовом и гиперболами. Мы пригрозили взорвать главный символ американской несправедливости, и когда чуть более двух недель спустя обещанная бомба взорвалась в штаб-квартире полиции Нью-Йорка на Сентер-стрит, Weathermyth был запущен в полную силу. Коммюнике было широко перепечатано, и, как ни странно, с его помощью мы проинструктировали ФБР, а через них и полицию по всему миру о нашей надежности и наших причудливых удостоверяющих признаках. Мы поддерживали связь.

Сейчас существует практика публичного рассказывания историй, и подтекстом было наше собственное применение метафоры Вьетнама: вам нас не поймать.

Мы открылись миру слов, и они хлынули из нас сумасшедшим внезапным потоком пробуждающегося рвения. Мы написали открытые