Стихи и слезы и любовь. Поэтессы пушкинской эпохи - Елена Ивановна Майорова

непревзойдены до сих пор – таковы «Пророк», «Я помню чудное мгновенье…».

Это было время ее сближения со славянофилами. Славянофильство представляло собой определенный центр идейного тяготения, и притяжение к нему испытывали люди, отстоящие на разные, порой значительные расстояния от этого центра. Каролина находилась в добрых уважительных отношениях едва ли не со всеми ведущими идеологами славянофильства: братьями Аксаковыми, А. С. Хомяковым, С. П. Шевыревым и другими. Но особенно сблизили Каролину с ведущими идеологами славянофильства те поэтические диалоги, которые она вела с Языковым. Удивительно, что ксенофоб Языков причислял Каролину Яниш, в которой не было ни капли русской крови, к единомышленникам-славянам.

Началось с того, что Каролина перевела на немецкий язык стихи Языкова, которые вошли в выпушенный годом позже ее сборник «Nordlicht». Она сумела это сделать точно и тонко, хотя произведения не укладывались в обычные рамки. Пушкин говорил, что кастальский ключ, из которого пил Языков, течет не водой, а шампанским. Почти физическое опьянение, производимое стихами Языкова, было хорошо знакомо его читателям. Вяземский писал: «Языков был влюблен в Россию. Он воспевал ее, как пламенный любовник воспевает свою красавицу ненаглядную, несравненную. Когда он говорит о ней, слово его возгорается, становится огнедышащим, и потому глубоко и горячо отзывается оно в душе каждого из нас». Именно эти настроения и сумела передать молодая переводчица.

Языков, очевидно, ознакомившийся с переводами Каролины в рукописи, откликнулся на них такими строками:

Вы, чьей душе во цвете лучших лет Небесные знакомы откровенья, Все, чем высок полет воображенья, Чем горд и пламенен поэт, — И два венка, один другого краше, На голове свилися молодой: Зеленый лавр поэзии чужой И бриллианты музы вашей! Вы силою волшебной дум своих Прекрасную торжественность мне дали, Вы на златых струнах переиграли Простые звуки струн моих.

Между ними возникли достаточно близкие личные отношения: есть свидетельства, что Языков был влюблен в пригожую поэтессу. Косвенно он подтвердил это сам, когда, вспоминая свой первый приезд в Москву (1829) в одном из посланий 1844 года, написал

… В те дни, когда мечты блистательно и живо В моей кипели голове, И молодость мою поканчивал гулливо Я в белокаменной Москве… В те дни по долгу и по праву, По преимуществу был ваш… В Москве, где вас, я помню, я Не раз, не два и всенародно Пел горячо и превосходно… В ту пору вами моя кружилась голова… * * *

Впрочем, Языков был весьма влюбчив. Ему и принадлежало первое слово в их поэтическом диалоге. В альманахе «Северные цветы на 1832 год», изданном Пушкиным в память недавно скончавшегося Дельвига, Языков напечатал несколько стихотворений, одно из которых называлось «К-е К-е Я-ъ», т. е. Каролине Карловне Яниш.

Приблизительно к этому времени относится еще один портрет Каролины работы того же живописца В. Ф. Бинемана. На нем она изображена в стилизованном русском сарафане с косой, уложенной венцом вокруг гладко причесанной головки. На милом личике нежная полуулыбка. На этом полотне художник показал почти красавицу.

Литературная деятельность захватила Каролину и приносила немалое удовлетворение. Сыпавшиеся со всех сторон похвалы ее достоинствам поднимали самооценку, несколько нарушенную разрывом с Мицкевичем и продолжающимся женским одиночеством.

Но жизнь, как волна, то сбрасывала вниз, то поднимала вверх, удивляла разнообразием событий. Одновременно с выходом ее первого сборника «Das Nordlicht» умер тот самый дядя, что возражал против ее замужества с польским поэтом. Каролина получила огромное наследство. Она стала хозяйкой большого дома в Москве на Рождественском бульваре и обладательницей немалого капитала. Ей досталось имение в Подмосковье с тысячью душ крепостных, с годовым доходом в сорок тысяч рублей и несколько имений поменьше, тоже приносящих изрядный доход. Теперь 26-летняя поэтесса перешла из разряда старых дев в категорию завидных невест. Ах, все свое обретенное богатство она бы с радостью отдала бы избраннику сердца, далекому Адаму. Стороной она узнала, что Мицкевич женился в Париже на дочери пианистки Шимановской, в доме которой он так часто бывал в Петербурге. Девушка осиротела – Мария Шимановская умерла к этому времени от холеры. Невесту свою, Целину, Мицкевич давно не видел. Слыша похвалы девушке, он как-то заметил, что не прочь бы жениться на ней… Друзья выписали Целину в Париж – и «устроили дело». В июне 1834 года состоялось венчание.

Забегая вперед, скажем, что жена Мицкевича, в сущности, прекрасная и достойная женщина, родила ему пятерых детей, но страдала душевным расстройством, была постоянно больна и до смерти своей (1855) три раза сходила с ума и долго находилась в доме скорби.

С известием о женитьбе любимого тоненькая ниточка надежды оборвалась. Теперь Каролина всерьез задумалась об устройстве собственной судьбы. Ничего не известно об искателях ее руки и сердца – по-видимому, они были настолько незначительны, что биографы Каролины о них не упоминают. Только через три года приняла она предложение Николая Филипповича Павлова (1803–1864), известного литератора и человека во всех отношениях незаурядного.

Начать с того, что на его отцовство могли претендовать три человека. Граф Валериан Зубов, брат знаменитого фаворита Екатерины II Платона, вывез из Персидского похода 1797 года и подарил своему другу, генерал-аншефу Владимиру Михайловичу Грушецкому, юную пленницу – то ли грузинку, то ли армянку. Ребенка, рожденного у нее, записали сыном дворового мужика Филиппа Павлова. Источники расходятся в утверждениях, был ли Николай Павлов на самом деле сыном Филиппа Павлова, Грушецкого или Зубова. Известно, что мальчика растили как дворянского сына. Когда Грушецкий умер, Коле Павлову было восемь лет. Законный сын и наследник