Маркус Вольф - Игра на чужом поле. 30 лет во главе разведки

Свои тогдашние сомнения по поводу закономерностей хода истории я вверил дневнику, так как снова увидел, насколько политика определяется слабостями, амбициями и эмоциями отдельных действующих лиц.

После того как Вальтера Ульбрихта сменил у кормила власти Эрих Хонеккер, над контактом с Венером перестал тяготеть личный опыт старых коммунистов, накопленный в Советском Союзе и в скандинавской эмиграции. Хонеккер знал Венера по антифашистскому Сопротивлению в Сааре. Молодой кровельщик Хонеккер в 30-е годы восхищался Венером — одним из руководящих работников партии. В отличие от других функционеров КПГ высшего звена, Венер честно искал тогда сотрудничества с социал-демократами. И это, конечно, оказало долговременное впечатление на Хонеккера. Воспоминание об общей безгрешной и героической молодости стало важным фактором в отношениях между Востоком и Западом.

С начала 70-х годов между обоими политиками шел интенсивный обмен дружескими письмами. Почтальоном был адвокат Фогель. Вскоре письма стали начинаться с обращения “мой дорогой друг” и заканчиваться словами “с дружеским приветом”. Из конспиративных политических контактов выросли тайные личные отношения.

Вновь пробудившаяся дружба была скреплена во время посещения Хонеккера Венером в мае 1973 года. Эта встреча была согласована с руководством СДПГ. Венер взял с собой председателя фракции СвДП Вольфганга Мишника, чтобы помешать возникновению подозрений как среди противников, так и среди друзей, что он-де проводит в ГДР собственную секретную политику. Товарищам по партии Венер сказал, однако, лишь полуправду. Уже за день до официальной беседы, в которой участвовал и Мишник, он в строгой тайне встретился с Хонеккером в Шорфхайде. Из окружения последнего я узнал, сколь кропотливо готовил сам первый секретарь это свидание. Он лично выбрал пирог, который предложил потом гостю за столиком в саду. Пирог должен был напоминать по вкусу тот самодельный, которым когда-то мать Хонеккера баловала в Сааре голодного Венера.

Эрих Хонеккер сам определял и все детали сообщения в печати об этой встрече. Вопреки всем правилам, сообщение о западногерманском госте было опубликовано на первой полосе “Нойес Дойчланд”. Отныне его следовало называть не Г. Венер, а полным именем. Это подчеркнуто предупредительное обхождение с Венером в средствах массовой информации ГДР было не особенно умным в тактическом отношении, так как могло усилить недоверие на Западе. Но между Хонеккером и Венером сложились отношения как раз не тактического характера — они носили оттенок сентиментальности.

Эрих Хонеккер выполнил и желание своего друга, которое было, очевидно, одной из побудительных причин установления его контактов с ГДР, — желание реабилитировать себя внутри партии. На заседании политбюро он сделал заявление о восстановлении политической чести Венера. Отныне социал-демократа нельзя было представлять в публикациях предателем рабочего движения. Чтобы подкрепить этот шаг, политбюро постановило в январе 1974 года, что мемуары “деятелей германского революционного рабочего движения” могут публиковаться только по решению секретариата ЦК.

Вслед за этим в “секретные шкафы” перекочевали воспоминания Карла Мевиса, в которых Венер на основе детально изложенных фактов обвинялся в предательстве по отношению к товарищам. Кроме того, Мильке хотел получить подтверждение версии, что не Венер, а Мевис был в Швеции действительным предателем, и этот факт вскоре обнаружился в вышедшей в Федеративной республике из-под пера Альфреда Фройденхаммера и Карл-Хайнца Фатера биографий Венера.

“Закон Венера”, введенный в политбюро, действовал, подобно запоздалой мести Венера своим противникам в рядах коммунистической партии. Уже опубликованные воспоминания Эриха Глюкауфа, в которых упреки в его адрес формулируются очень осторожно, были изъяты из книжных магазинов.

Протоколы бесед Венера с Фогелем и его письма Хонеккеру позволяют сделать вывод о том, что Венер с годами все более сближался с социалистическим лагерем. Казалось, в августе 1981 года он уже полностью идентифицировал себя с делом “реального социализма”. Вольфганг Фогель встречался на острове Эланд в течение трех дней с совершенно угнетенным Венером, который прямо-таки пророчески предсказал грозившую гибель ГДР и социализма в Европе.

Он еще раз предостерег относительно Брандта, который-де хочет побудить Советский Союз “сдать” ГДР. Для меня это было абсурдным.

Венер видел острую опасность в польском движении “Солидарность”. Он говорил Фогелю, что боится возникновения “водоворота событий”, пробужденных польским примером, если оппозицию в Польше не удастся взять под контроль. Он советовал своему другу Хонеккеру, чтобы социалистические страны приняли “решительные меры” и “чем скорее, тем лучше”. При этом Венер, очевидно, думал не тдлько о политическом давлении, заявляя: “К сожалению, без внутреннего насилия не обойтись. Уже без полминуты двенадцать”.

К счастью, его призыв сокрушить польскую оппозицию силой не нашел отклика. Но предсказанию о том, что успех “Солидарности” — начало конца социализма в Европе, было суждено стать реальностью.

В тот август Венер распрощался с Фогелем, рассыпаясь в заверениях о своих дружеских чувствах к Хонеккеру. Он заявил, что лучший подарок к его 75-летию — дар председателя Государственного совета ГДР (т. е. Хонеккера) — резная фигура дровосека из Рудных гор.

После “поворота” в одном из интервью Хонеккера прозвучала фраза столь невероятная, что на нее не обратили внимания: “Начиная с 30-х годов Герберт был моим незаменимым другом и советчиком”.

Не только разговор с Фогелем в августе 1981 года позволяет предполагать, что в конце пути Герберт Венер снова оказался поблизости от своей политической родины. Товарищи времен его молодости, конечно, были ему в политическом и человеческом отношении ближе социал-демократов, вроде Вилли Брандта или Гельмута Шмидта. Он производил впечатление человека, глубоко разочарованного в социал-демократии.

Если рассматривать это с западногерманской точки зрения как предательство, то такой взгляд окажется слишком упрощенным. Венер никогда не являлся агентом в классическом смысле этого слова. Конспирация была для него с юных лет средством в политической борьбе, а также способом политического, а временами и физического выживания. От первого контакта с нами до дружбы с Хонеккером он, конечно, всегда полагал, что является более сильным в политической игре.

Из всего сказанного я не усматриваю возвращения Венера к коммунизму. Слишком глубокий отпечаток наложили на него сталинские репрессии, слишком сильно он страдал, видя злоупотребление идеалами своей юности. Отклонение Венером диктатуры в какой бы то ни было форме соответствовало его убеждению. Но он по-своему способствовал сближению и мирному решению противоречий двух миров, конфликты между которыми заполняли его жизнь. Он часто делал это на свой лад.