Мария Тенишева - Впечатления моей жизни

Поездки в Хотылево обыкновенно сопровождались огромными осложнениями, требовалась целая организация. У нас всегда гостило много народу: несколько друзей, знакомых, родственников, кто-нибудь из художников, Гоголинский, пианист Медем, скрипач Фидельман и другие. Иногда нас переезжало из одного имения в другое человек по двадцати, да еще ехала прислуга, любимые собаки, охотничий сеттер князя и много багажа. Уморительно бывало видеть нас всех на станции в ожидании поезда — мы положительно изображали цыганский табор. Ввиду непродолжительного путешествия (часов шесть по железной дороге), каждый из нас тащил в руках вещи первой необходимости. Тут были дорожные мешки, несессеры, ящики с красками, фотографические аппараты, обилие зонтов с непромокаемыми накидками, ружья, корзины с провизией, в довершение всего назойливо бросалась в глаза пара колоссальных болотных сапог мужа на колодках, почему-то постоянно фигурировавших на первом плане. Поезд в Тычинине, нашем ближайшем полустанке, стоял всего три минуты, и за это короткое время надо было успеть сесть в вагон, да еще нагрузить весь этот пестрый багаж. По приходе поезда начиналась неимоверная суета. Врываясь с обоих концов нашего специального вагона, мы все лезли сразу, бросаясь вперемежку с вещами, с собаками, задыхаясь, с криком и смехом, в то время как из окон соседних вагонов высовывались десятки удивленных физиономий, с любопытством следивших за этим даровым представлением.

Меня эти перекочевывания забавляли, да и трудно было смотреть без смеха на озабоченные лица нашей компании. Все в волнении что-то говорят разом, как будто тут речь шла о жизни и смерти. А мужу это надоело, он любил путешествовать налегке. В конце концов это передвижение народов сделалось утомительным и всех стало тяготить. Не успеешь пустить корни в Талашкине, приняться за какую-нибудь работу, втянуться, углубиться в нее, как вдруг приходилось все бросать, чтобы на несколько дней снова ехать в Хотылево, то из-за заводских дел, то из-за охоты мужа. Кончилось тем, что Хотылево было продано графине М.Н.Граббе, и, хотя я очень горевала, расставаясь с ним, все же меня утешала мысль, что оно попало в руки моих давнишних знакомых, симпатичных, культурных людей, умеющих ценить красоту. Графиня Граббе, урожденная княжна Оболенская, — наша соседка по Талашкину, красавица, симпатичное милое существо, которым я всегда любовалась. Я давно знала ее, еще девушкой. Их имение, Кощино, было в семи верстах от нас, и мы виделись каждое лето.

Жаль, до боли жаль было мне моих трудов, всех тех минут борьбы, радостей и огорчений, нравственно связавших меня с Бежецей навеки. Уход мужа из дел сразу оторвал меня от этой полной, осмысленной, творческой деятельности на заводе и от Хотылева, где все без исключения было создано моею фантазией. Жаль было чудного вида и того широкого, безбрежного простора, которым я никогда не могла достаточно, насладиться. Жаль было теплой благодарной почвы, на которой все так пышно произрастало. Жаль величественную красавицу Десну. Прикованная ее плавным, убаюкивающим течением, задумавшись, я часто подолгу сиживала на берегу. Сколько она унесла за собой моих заветных дум, надежд, мечтаний!..

Меня всегда тянуло к средней полосе России. Я любила в ней роскошь липовых лесов Тульской губернии, глубокие овраги, покрытые густой зарослью дубняка, с пышными благоухающими травами, в которых ютилась душистая дикая клубника, необозримые пространства степей, сплошь до горизонта покрытые волнующейся, как море, рожью. Много раз, гостя у Маши Николаевой, я в этих вековых лесах проводила часы, как казалось мне тогда, в несбыточных мечтах, не подозревая, что судьба поможет мне многое осуществить…

Часть Брянского уезда Орловской губернии, где мы жили, была дорога мне тем, что напоминала с детства любимую мной Тульскую губернию. Однако надо было подчиниться обстоятельствам. Видно, не судьба мне была жить в этих краях…

В это время в Талашкине, кроме постоянных гостей, жили еще Михаил Александрович Врубель с женой, молодой композитор Яновский, кое-кто из Смоленска и Василий Александрович Лидин, приехавший преподавать игру на балалайке в моей школе. С Врубелем мы были большими приятелями. Это был образованный, умный, симпатичный, гениального творчества человек, которого, к стыду наших современников, не поняли и не оценили. Я была его ярой поклонницей и очень дорожила его милым, дружеским отношением ко мне; Такие таланты рождаются раз в сто лет, и ими гордится потомство. Сидя со мной, он, бывало, рисовал и часами мечтал вслух, давая волю своей богатой, пышной фантазии. Малейший его эскиз кричал о его огромном даровании. В это время я была занята раскраской акварелью по дереву небольшой рамки, и этот способ его заинтересовал. Шутя, он набросал на рамках и деках балалаек несколько рисунков, удивительно богатых по колориту и фантазии, оставив мне их потом на память о своем пребывании в Талашкине.

Когда Хотылево было запродано, Киту поехала его передавать сама. Имея дело с хорошими людьми, хотелось сделать это возможно лучше. Из дружбы ко мне она взяла на себя этот труд. Я была еще очень расстроена, а муж был в Петербурге. Поезд, с которым Киту должна была возвратиться из Хотылева, приходил в Тычинино во втором часу ночи, и я позаботилась приготовить ей поужинать. Вся моя компания также захотела дожидаться ее. Видя меня грустной, окружающие старались всячески меня рассеять и задумали устроить какую-нибудь шутку. Решено было всем переодеться прислугой, потушить все лампы, кроме залы, и устроить забавную встречу. Прислуге было ведено спрятаться и не встречать Киту на подъезде, чтобы она сама вошла в залу и увидела следующую картину: вокруг стола, при свете одной свечи в бутылке, сидела в самых непринужденных позах целая дворня, вокруг валялись бутылки, кто пел, кто играл на гармонике, а некоторые пресерьезно дулись в дурачки. Врубель ухарски заломил фуражку набекрень, в расстегнутом мундире изображал денщика. Надежда Ивановна, его жена, — хворенькую бабенку, закутанную в шаль, моя приятельница Е.В.Сосновская — поваренка, Лидии в русской рубашке - кучера, остальные - кто судомойкой, кто буфетным мужиком, а Фидельмана, благодаря его крошечному росту, спеленали, и я изображала его няньку.

Как мы предполагали, так и случилось. Киту, удивленная темнотой во всем доме и тем, что никто ее не встретил, услыхав какие-то непривычные звуки гармоники из залы, шум и смех, вошла в залу и остановилась на пороге в изумлении. А мы так вошли в роль, что даже на минуту обманули Киту картиной затеянной прислугой попойки. Но тут кто-то рассмеялся, и мы все окружили ее, один лишь Фидельман лежал забытый, спеленутый на полу и орал благим матом, стараясь высвободиться.