Михаил Петров - В дни войны и мира

Пароход тем временем набирает скорость. Единственное, что еще успеваю крикнуть в рупор плотовщикам, чтобы они подали лодки к пароходной пристани Ульяновска. Все остальное им и так ясно.

Кстати, когда мы позднее вернулись на плот, товарищи сердечно благодарили нас за находчивость и смекалку, проявленные в хлебной «операции».

Любой рейс лесосплава имеет свои особенности. Но тот, о котором я только что рассказал, для меня особенно памятен. Длился он сорок суток, был очень трудным. Мы боролись со штормами и ураганными ветрами (и на реках бывает такое), вели авральные работы не только днем, но и в ночной мгле.

И все-таки все трудности переносились нами мужественно и стойко, каждый без паники делал то, что было ему поручено. Больше того, в тихие вечера, когда Волга успокаивалась, над водой летела песня. Ее выводили наши молодые и задорные голоса.

Когда плот был все-таки доставлен в Астрахань, комсомольцы-сплавщики отбыли домой, в Малмыж. Все, кроме меня. Мне же начальником астраханского агентства Волжтранслесосплава Симаковым, но согласованию с директором Малмыжского леспромуча Жаровских и главным специалистом училища Заболотских, был поручен сбор унесенного с Астраханского рейда при штормовой погоде леса и сдача его по акту Икрянинскому камышитовому заводу и Мумринскому рыбному промыслу.

Задача выпала, прямо скажем, не из легких. Район сбора леса — от Астрахани и до Каспийского моря. А это — десятки речных рукавов, кругом — густой камыш и отмели, бригада рабочих малочисленна. Из транспортных средств — всего один малосильный катеришка.

Но с поручением я все-таки справился. На этом и закончилась моя учебная практика. А вскоре состоялся и выпуск.

По выпуску из леспромуча я был направлен в Малмыжскую лесосплавную контору, которая назначила меня на Каракульскую лесопристань в качестве десятника-бракера. Это дело для меня не было новым, ибо по данной специальности я получил вполне приличную практику еще в училище. И потому, наверное, вскоре пришло новое назначение — на должность старшего десятника на реке Шабанке, на молевой лесосплав.

Для меня изменилась и норма продпайка: стал теперь получать не ученическую, а настоящую лесосплавную.

Работа на молевом лесосплаве была тяжелой, но интересной. Вначале надо было поднакопить в реке воды, а уже затем, через двое-трое суток, поднимать шлюзы и с этим водным валом сплавлять лес.

На работу, как правило, выходили в 4 часа утра, а заканчивали всегда поздно вечером.

На порученном мне нижнем участке реки Шабанки, протяженностью 25 километров, в иные дни работало до 700 лесосплавщиков. Коллектив на первый взгляд большой. Однако в основном это была не очень-то опытная молодежь. Но правильный подбор бригадиров и умелая расстановка сил приносили успех делу.

В то время существовала промежуточная операция на молевых реках, так называемая «салобойка». В общем это не такое уж и сложное дело — просто сплотка леса по окончании молевого сплава в челенья (мелкие плотики), которые, в свою очередь, связывались между собой в ленту и доставлялись катерами к месту погрузки транзитных плотов.

Но салобоечная погрузка осуществлялась в крайне тяжелых условиях — в ледяной воде, и только бывалыми грузчиками. Учитывая все это, каждому грузчику сало-боек полагалось тогда по чарке водки. Бесплатно. Это дело было узаконенным. Даже мы, комсомольцы, яростно боровшиеся в те годы с «зеленым змием», в данной ситуации помалкивали. Тут был особый случай.

Работа любого лесосплавщика, его перемещения зависят, как правило, от времени года. Так было и у меня. В зимнее время я находился на приемке леса на пристани Каракульская, а весной — на молевом лесосплаве реки Шабанки. Летом работал старшим десятником лесопристани Армянская, где приходилось этот шабанский лес вязать в плоты и отправлять по Вятке, Каме и Волге. Осенью же меня назначили заведующим лесопристанью Носок.

Здесь уже была самостоятельная, очень ответственная работа. Мы связывали лес в плоты в зимних условиях. Трудились не покладая рук, иногда даже и по ночам. Торопились к весеннему лесосплаву заготовить плотов как можно больше.

И здесь, хотя бы для разрядки, хочется рассказать об одном, назовем его курьезным, случае.

В числе небольшого коллектива лесопристани Носок работал известный не только на Вятке, но и на Каме и Волге лоцман Иван Кузьмич Зайцев. В то время ему уже перевалило за шестьдесят, тогда как мне недавно исполнилось всего лишь семнадцать лет. Но Иван Кузьмич по-прежнему был полон сил и энергии. Крепка оказалась в нем бурлацкая закалка, да и профессиональной мудрости было не занимать.

А еще мы знали И. К. Зайцева как большого шутника.

Как-то я не удержался, спросил его:

— Иван Кузьмич, а правду говорят сплавщики, будто в прошлые годы вы, будучи плотовым лоцманом, послали с Нижней Волги своей супруге в село Русский Турек телеграмму, в которой сообщили, что плывете по Волге и на прогоне от Винновки до Ермачихи ни капли спиртного в рот не брали? И будто ваша жена, донельзя обрадованная таким сообщением, даже молебен отслужила?

Иван Кузьмич хмыкнул, кивнул согласно:

— Все именно так и было. По молодости шутковал все. Вот и в том разе… Правда, жена не знала, что расстояние-то от Винновки до Ермачихи всего четыре километра, а плот проходит его не более чем за час.

Что ж, без шуток тоже нельзя. Они помогают жить и работать.

Лесосплавщик часто меняет место своей работы. Только, бывало, обвыкнет, подружится с коллективом, а подходит сезон — и наступает пора расставания.

То же самое произошло со мной и на лесопристани Носок. Весной 1934 года, по окончании здесь работ, я был переведен на должность линейного агента на реке Вятке. И выехал в район Мари-Малмыжа.

Здесь основная моя обязанность состояла в том, чтобы без задержек проводить плоты через перекаты на трудном участке реки.

Помню, при одной из таких операций к нашему плоту неожиданно подошел и пришвартовался катер. Оказалось, что на нем прибыл прокурор Малмыжского района. Подойдя ко мне, он предупредил, что с верховьев Вятки идет буксирный пароход и тянет за собой баржу с хлебом. А поэтому, дескать, он не уйдет с плота до тех пор, пока не будет освобожден фарватер реки. Короче: если до подхода этого каравана я не освобожу русло реки, в результате чего может произойти авария с баржей, на которой находится такой ценный груз, как хлеб, то я буду тут же арестован и предан суду.

Вот это положеньице! Иду к ребятам, объясняю ситуацию.

Конечно же, не столько угроза прокурора, сколько наша сознательность и дружная работа явились результатом того, что мы своевременно сняли севший на мель плот и освободили фарватер реки для буксира и баржи с хлебом. Ведь это — хлеб!