Опыты для будущего: дневниковые записи, статьи, письма и воспоминания - Александр Михайлович Родченко

большим трудом; а по существу вещь эта неинтересная, а письма его исключительно интересны…

Театр с детства я не считал зрелищем, так как я вырос на сцене.

Отец был бутафором.

Обычно он никуда не ходил, но как-то он нас взял в цирк. Цирк настолько поразил меня, что это осталось на всю жизнь любимым зрелищем. В нем было всё необычайным. Обычные вещи летали, вертелись, превращались. Собаки читали, пели, кувыркались… Лошади танцевали… Люди стояли на голове, на руках, летали… Люди-феномены не сгорали в огне, неуязвимые люди-змеи… Костюмы их были ярки, фантастичны. Люди говорили нечеловеческим голосом.

Цирк – это настоящее зрелище неожиданностей, ловкости, красок, смеха, ужаса, музыки и т. д.

Второе потрясающее зрелище был вечер футуристов в этом важном Дворянском собрании.

Мне нравится беременный мужчина,

Как он хорош у памятника Пушкина,

Где, укрывшись лицом платка старушкина,

Одетый в серую тужурку,

Ковыряя пальцем штукатурку,

Не знает, мальчик или девочка

Выйдет из злобного семечка.

Очаровательна беременная башня.

Там так много живых солдат,

И вешняя брюхатая пашня,

Из коей листики зеленые уже торчат.

Крик… Свист… Хохот… Возмущение…

Бурлюк, напудренный, с серьгой в одном ухе, торжественен и невозмутим…

Презрительно сложив губы, внимательно и тщательно рассматривает беснующую толпу в лорнет.

Это он делает блестяще.

Василий Каменский в светлом костюме, с гигантской хризантемой в петлице, высоко подняв голову, весь какой-то сверкающий, читает нараспев…

КАКОФОНИЮ ДУШИ

МОТОРОВ симфонию

– фррррррр

Это Я, Это Я

футурист ПЕСНЕБОЕЦ и

пилот – авиатор

ВАСИЛИЙ КАМЕНСКИЙ

эластичным пропеллером

ВВИНТИЛ ОБЛАКА

кинув ТАМ

за визит

Дряблой смерти КОКОТКЕ

из Жалости сшитое

ТАНГОВОЕ МАНТО и

чулки с

ПАНТАЛОНАМИ.

Владимир Маяковский в желтой кофте низким, приятным, но перекрывающим весь шум зала, голосом читал:

Вошел к парикмахеру, сказал – спокойный:

«Будьте добры, причешите мне уши».

Гладкий парикмахер сразу стал хвойный,

Лицо вытянулось, как у груши.

«Сумасшедший!»

«Рыжий!» —

Запрыгали слова.

Ругань металась от писка до писка.

И до-о-о-о-лго

Хихикала чья-то голова,

Выдергиваясь из толпы, как старая редиска.

Читал Маяковский и Пушкина, но публика всё равно шикала, свистела, стучала…

Первый раз видел такое неистовство бушевавшей публики.

Довольно неприятное зрелище бесновавшейся интеллигенции мне еще довелось увидеть в предоктябрьские дни, когда большевики выступали перед меньшевистски настроенной интеллигенцией.

Все трое в Казани они снимались и на вечере продавались фотографии. Я купил открытки Бурлюка и Маяковского. Бурлюк был снят на черном фоне, в черном костюме с лорнетом и презрительной гримасой. Маяковский тоже на черном, в черном цилиндре и с тростью в руках.

Вечер окончился, и медленно расходилась взволнованная, но по-разному, публика.

Враги и поклонники. Вторых было мало.

Ясно, я был не только поклонником, а гораздо больше, я был приверженцем.

У подъезда стояли, оживленно обсуждали… Зачем-то и я встал, не хотелось идти домой.

Окруженные поклонниками выходили футуристы, им устроили овацию… Видел, как вышел Маяковский в цилиндре, с тростью и уехал на извозчике вместе с В. Вегером и его женой.

•••

Казанская художественная школа отличалась большой терпимостью ко всяким новаторствам своих студентов.

Правда, в этой глубокой провинции наша «левизна» была очень относительной. Например, мы, то есть Никитин и я, будучи самыми левыми, писали одновременно под Врубеля и Гогена, левее до нас не доходило. Несмотря на это, мы всё же делали безусловно интересные вещи.

В коридорах школы висели «образцы» – лучшие работы студентов за все времена – в духе Переплётчикова, Сергея Иванова, Дубовского и других – вещи серенькие, обыденные, от этих «образцов» веяло безысходной тоской, интеллигентской обывательщиной. От одного взгляда на них не хотелось заниматься не только живописью, но и вообще ничем.

Среди ученических образцов висел довольно обыкновенный пейзаж, но в более сильных тонах и в более смелой манере. Это был этюд Д.Д. Бурлюка. Он до меня учился в Казанской художественной школе.

В Казани был городской музей, пожертвованный неким Лихачевым, но там был такой сброд копий и перекопий «неизвестных» мастеров, что туда только и ходили на свидания.

Наше знакомство с искусством Москвы и Петербурга и Западом было только через журналы в школьной библиотеке, и те были случайны.

Профессорами нашими были Радимовы, Скорняковы, Денисовы; говорить об их талантах не приходится.

«Свет во тьме» – Н. Фешин, безусловно способный человек, но он был занят Америкой, этот хитрый, самолюбивый, расчетливый профессор, далеко рассчитал свое бегство в Америку и не интересовался не только школой, но и Россией.

«Русский художник», окончивший Академию художеств, надежда реалистов, получивший золотую медаль за русскую картину «Капустницы», преподавал в школе, писал учениц школы то с цветами, то с книжкой, то с кошечкой… Беспрерывно экспортировал их в Америку, называя по-американски «Мисс Анта», «Мисс Кэт», «Мисс Мэри» и т. д.

Когда же эти «миссы» достаточно «намиссили» долларов, русского художника только и видели.

Прочие «профессора», не столь талантливые, как «мистер Ник. Фешин», жили тихой обывательской жизнью, строили дачки, ходили друг к другу пить чай и в общественной художественной жизни Казани не участвовали.

Итак, музея русской живописи не было, выставки устраивались редко, да и то только этих же мастеров. В казанских театрах художников выписывали из Москвы посезонно.

Большинство студентов в школе были приезжие из Сибири, и летом нас, казанцев, оставалось всего человек десять.

В 1913 году наши казанские профессора устроили «Периодическую» выставку и на нее, кроме себя, пригласили особо талантливых старших студентов, вроде меня, Игоря Никитина и своего любимца Дементьева, пишущего серенько. Это приглашение считалось большой честью для нас, и мы могли дать не более двух вещей.

Я выставил две темперы в темных, но колоритных тонах, изображавших карнавал на фоне архитектурных фантазий. Одну из этих вещей купил присяжный поверенный Н.Н. Андреев. С этого времени началось у нас знакомство. Я стал часто бывать у Андреева. У него было небольшое собрание живописи: изумительная «Карусель» Сапунова, такого Сапунова я до сих пор не видел. Два пейзажа Крымова, «Скачки» Г.Б. Якулова и другие. Жена Н.Н. Андреева оказалась сестрой Якулова.

Кроме этого, у Андреева была неплохая библиотека по искусству – «Аполлон», «Мир искусства», «Золотое руно», «Старые годы», «София» и другие.

Сам Андреев был очень живой человек, маленького роста, черный, круглый, с очень подвижными пальцами и блестящими глазами. Он