Аннелиз - Дэвид Гиллхэм

свою «зарплату» в корзину велосипеда и ведет его к выходу, махнув рукой хозяину лавки, на что он, стоя спиной к ней, не реагирует, а продолжает свою словесную битву. На улице она переводит дух. Смотрит на обтекающий ее поток велосипедистов, затем слегка вздрагивает, проводя пальцем по обложке лежащей сверху книги.

Все эти книжки, — говорит Марго. Ее голова обрита, она в своих лагерных обносках. — Ты так любила их, правда?

Анна лишь качает головой.

— Ты думаешь, это возможно? Что я на самом деле могу встретиться с Сисси ван Марксфелдт? Это было бы потрясающе.

Она поднимает взгляд, но Марго уже нет. Анна усаживается на потертое седло и, крутя педалями, вливается в поток велосипедистов.

Солнце сияет, открывая небо над городом — безоблачное пространство голубизны. Свет полирует поверхность каналов до изначальной зеркальности и озаряет тускло окрашенные плавучие дома, бьющие бортами о причалы. Анна катит по Кольцу каналов, сильнее нажимая на педали на мостах, легко пролетает прямые участки, огибает углы, вспугивает чаек. Ее ноги нарастили мышцы, икры набрали форму и уже непохожи не спички. Она наслаждается бризом, ласкающим волосы и овевающим одежду, ей в радость ловкие повороты и тряска на булыжной мостовой. Но больше всего она жаждет ощущения полной чистоты в голове, которое дарит ей езда на велосипеде. Никаких воспоминаний, страхов — только адреналин, заливающий мозг.

Запыхавшись и слегка вспотев, она подъезжает к воротам склада. Они наполовину открыты, дразнящие пряные запахи просачиваются на улицу, а она тем временем слезает с седла и оправляет юбку. А потом замирает, как мышь, высмотревшая кота, — или наоборот? Да, это он. Юноша с соломенными волосами на противоположной стороне улицы, у самого канала. Он стоит в выжидательной позе, спина прямая, плечи слегка поданы вперед, руки в карманах заплатанных брюк — со стороны он кажется безруким. Сердце бьется сильнее, и она едва сдерживает порыв выкрикнуть его имя или, прислонив велосипед к стене дома, броситься к нему. Она уже сделала первый шаг, но тут между ними с грохотом проносится грузовик, а когда он исчезает, юноши больше нет. Куранты на Вестерторен отбивают очередные полчаса.

Поднимаясь по крутой лестнице в контору, она оборачивается — ей кажется, что юноша идет вслед за ней, но там ни души, и она чувствует, что ее приподнятое настроение куда-то уходит. Когда Анна добирается до верха и открывает дверь, она уже вся во власти тревожной неудовлетворенности. И тут она снова останавливается — по той лишь причине, что в конторе никого нет. Похоже, что помещение обыскивали. Средний ящик картотечного шкафа пуст, на столах беспорядок, ящики стола Мип выдвинуты наполовину. На нее накатывает паника, но в этот момент она слышит стук каблуков: входит госпожа Цукерт. Она смотрит Анне в лицо и, словно прочитав ее мысли, говорит:

— Не беспокойтесь! Вы можете неправильно это понять. Всё в порядке.

— Но, — Анна по-прежнему озирается, — что все-таки здесь случилось?

Госпожа Цукерт переводит дыхание и окидывает взглядом комнату.

— Если честно, я и сама не знаю. Нас посетили господа из какого-то бюро. Ваш отец призвал нас к сотрудничеству.

— Где он?

— С ними в своем кабинете.

— Он арестован?

Госпожа Цукерт хмурится.

— Арестован? Нет! Откуда вы это взяли, Анна? Они явились сюда за документами. Только и всего. Ваш отец их сопровождал. Вместе с господином Кюглером. Добавлю: по своей воле. Ничего страшного, уверяю вас, — говорит госпожа Цукерт, хотя голос ее выдает некоторую неуверенность. — Скорее всего, какие-то формальности. А вы садитесь! Я угощу вас чаем. У вас испуганный вид.

Она и в самом деле напугана. Мысль о том, что по зданию рыскают какие-то люди из какого-то бюро, выводит ее из душевного равновесия. Сидя за столом и тупо уставясь на жиденький чай, приготовленный госпожой Цукерт, она внезапно ощущает свою уязвимость.

— Вы знаете, что они ищут? — спрашивает Анна, все еще не отводя глаз от чашки.

— Я? — говорит женщина, пододвигая кресло к столу. — Нет, не знаю.

— То есть отец не сообщил вам, что за делишки у них там за закрытыми дверьми? Я считаю, что ему бы следовало это сделать.

— Не знаю, что вы имеете в виду, Анна. Но ваш отец действительно не сказал мне ни слова об этих как вы выразились делишках. Да и зачем ему это? Я всего лишь секретарь.

— Ага, — тихо отвечает Анна и дует на чай, поднимая мелкую рябь на дымящейся поверхности. — Вы ведь прекрасно знаете, что значите для него много больше. Мы все это знаем.

Госпожа Цукерт вздрагивает, чуть изогнув брови дугой. Потом встает и направляется к своей сумочке, обычно хранящейся в ящике стола, а теперь стоящей рядом с Фрау Пишущей Машинкой. Анна наблюдает сзади, как она прикуривает сигарету. В высшей степени экстраординарный поступок для конторской служащей.

— Хотите закурить? — спрашивает она, по-прежнему отвернувшись.

Анна отвечает не сразу.

— Да, — говорит она наконец, и госпожа Цукерт кивает. Она повторяет ритуал и подает ей прикуренную сигарету вместе с красной эмалевой пепельницей господина Клеймана. Анна принимает сигарету и глубоко затягивается. Смотрит, как госпожа Цукерт возвращается в свое кресло и оправляет юбку. Она представляет, какая мыслительная работа происходит в голове этой женщины, прежде чем она выпускает струйку дыма и останавливает на ней взгляд.

— Да, вы правы. Я была не до конца искренней, сказав, что я всего лишь секретарь для вашего отца. Вы должны меня простить, — продолжает она. — Я ведь не знаю, что говорил и чего не говорил вам отец.

— Он вообще со мной мало разговаривает, — отвечает Анна. — Считает меня ребенком. Относится ко мне как к ребенку. Это меня бесит.

Удивительно, но госпожа Цукерт кивает, соглашаясь.

— Да, могу понять, каково это. Конечно же вы уже не ребенок. Конечно же, — повторяет она, — вы уже молодая женщина. А это очень трудный возраст для родителей, особенно для отца. Он ощущает утрату. Потому и упорствует. Отказывается принимать факты, а то и становится деспотичным. Истина же в том, что он теряется в общении с вами. Да еще вы относитесь к нему так непримиримо… Он просто не знает, как следует поступать.

Взгляд Анны загорается.

— Да, я была его ребенком. И он должен был меня защитить. Он должен был защитить нас всех!

— А он не смог защитить даже себя, — замечает госпожа Цукерт. — Если бы он погиб в Аушвице, вы бы все равно считали его так уж виноватым?

— Он же не погиб.

— Нет, не погиб. И я благодарю за это Господа.

Анна не отвечает. Госпожа Цукерт снимает пепел с