Иван Беляев - Записки русского изгнанника

Появились и товарищи по артиллерийской офицерской школе, каждый уникум в своем роде: пожилой подполковник Дмитриевский, живой портрет армянского каталикоса, женившийся в Риге на красивой толстой немке, которая не давала ему дышать своей ревностью; барон Таубе — по наружности точный слепок с императора Александра II, раб своего режима, которым он вызывал постоянные шутки товарищей; моложавый Бекеша, попытавшийся приволокнуться за нашей голубоглазой Анелей, которая потом не давала ему покоя, бросая на него негодующие взоры, пока не заставила покинуть поле сражения.

С переездом в Лугу, где мне надо было участвовать в стрельбах, мы сняли хорошенькую дачку в сосновом лесу, неподалеку от брата Сережи, с которым поселились и Махочка с дочерью, так что Аля все утро гуляла с ними вместе. А напротив остановились офицеры 5-й конной батареи, которые, как только возвращались с поля, подходили поболтать к окошку нашей дачи.

Подъезжаем и мы с нашим веселым руководителем тактических поездок капитаном Савченко-Маценко:

— Петушок, петушок, золотой гребешок, — провозглашает он, — масляна головка! Выгляни в окошко, дам тебе горошка!

— Вы посмотрите только на Соловьева, — вторит Кологривов, толкая в бок своего товарища, — за какие-нибудь полчаса ожидания он уже вот какую дыру прогрыз в заборе.

Как-то Аля проговорилась, что хотелось бы сварить земляничного варенья, а она городская и не знает, как приступить.

— Я знаю, — говорит Соловьев.

— Вы только посмотрите, какие он наливки изготовляет, — подтверждает Кологривов. — Вчера заезжал князь Масальский, он только повел носом, сразу догадался: «Эх, Соловьев, это вы!»

А у него под столом стоит пять огромных бутылей, и одна лопнула. Соловьев на самом деле взялся за варенье.

— Вот когда кончу, скажу вам один фокус.

— Ах, скажите сразу.

— Ну как, вам нравится?

— Превосходно! А в чем же загвоздка?

— Да я ведь и сам-то в первый раз варю варенье… Это я по наитию!

Как-то раз я немного опоздал. Аля — вся в слезах — бросилась ко мне навстречу. В руках письмо.

— Так вот вы какие! Вся Луга знает об этом, а я узнаю последняя!

— Что такое? Дай письмо!

Действительно: «Негодяй муж вам изменяет каждый день, вся Луга знает об этом!..» — без подписи. — А конверт? «25-я Конная батарея, получить жене повара такой-то…»

— Покажи, покажи. Не может быть!

— Ну, читай сама — при чем же я тут?

— Ах, Зайка, Зайка, я ведь проплакала все утро…

Другой раз наши вернулись с прогулки по городу под сильным впечатлением инвалида, сидевшего за прилавком. Его покусала моровая муха, и ему отняли обе кисти.

Вдруг слышу: «Ах, смотри, меня укусила сюда желтая муха. Что ж я буду теперь делать?»

Мы тотчас приняли все меры. Продезинфицировали палец нашатырем, приложили спиртовой компресс. Послали за доктором, а он не едет. Побежала прислуга, а его все нет. На помощь пришли соседи, послали конных вестовых… Наконец появляется врач: «Пустяки, барынька, не плачьте, опухоль уже спадает на глазах… Постойте, я переменю компресс, и будьте спокойны. Ведь вы уже не чувствуете боли, не правда ли?

Доктор получает гонорар и садится на извозчика: «Ну успокойтесь, всё, фальшивая тревога». Подъезжает еще извозчик:

— Спасибо, доктор, уже все. Слава Богу. Позвольте внести вам гонорар.

На горизонте виднеется еще извозчик, который наводит справки о больной, я как сумасшедший бросаюсь к нему навстречу.

— Ну и денек!.. Перезнакомились со всей Лугой!

В субботу едем провожать своих на вокзал. Слышу за спиной: — Ах, это моя симпатия, я полюбила ее с первого взгляда. Смотри, какая хорошенькая! Это которая?

— Ах, это та дамочка, которую муха укусила!

Кавказ издавна привлекал мое воображение. Когда, больной и замученный постоянными треволнениями в моих отношениях с Басковым — я вынужден был искать спасения в перемене обстановки, я нашел его на Кавказе.

С тех пор Кавказ стал мне второй Родиной. Когда, подъезжая к Минеральным водам, на горизонте замечаешь едва заметные очертания горных вершин и перевалов, легких, как вечерние облака, прозрачных, как мираж, душу охватывает чувство глубокое и загадочное, которому и сейчас я не могу найти объяснения.

Меня не страшили его заоблачные перевалы — с больным сердцем я пересек их семь раз… Меня не пугали его дикие тропинки, висевшие над бездной, ни засады абреков, ни ледяной ветер, ни снежные бури, настигавшие нас в горах, ни величественные грозы, бившие камни вокруг меня и охватывавшие весь открывшийся с них горизонт.

Мою душу очаровывали эти ночи в лунном сиянии, и скалы, и снега, и ледники казались волшебным краем, куда уносилось мое воображение под неумолчный рокот тысячи ручьев и водопадов, сливавшийся в какую-то дикую мелодию. Играла ли тут роль наследственность — капля гурийской крови, полученной от матери моего отца, Софии Захаровны Кадьян[82], предки которой под турецким владычеством были наследственными ханами Гурии, — и хевсуры при первом знакомстве качали головами, повторяя: «Картвели, картвели — он наш по крови». А черкесские старики, видя меня впоследствии в черкеске и папахе, уверяли, что я воскрешаю в их памяти живые образы убыхских[83] князей черноморского побережья, целиком ушедших в Турцию…

— Ваше высочество! Раз приходится оставить родной дивизион, разрешите просить вас заменить его название «гвардейский» именем, которым я могу не менее гордиться: «кавказский».

— Выбирайте любую батарею любого дивизиона, какая будет только свободна. Скажите это от меня Романовскому.

И вот на моих погонах уже блестят литеры: 1.К.С.А.Д.[84] Но в час разлуки с милым Петербургом, с близким сердцу Севером, с родными, дорогими лицами, которые окружали меня с детства, увозя с собою оторванную от всего, что любила, мою преданную и доверчивую жену, готовую на все неизвестное ради меня, невольно сжималось сердце и хотелось отдалить роковую минуту отъезда…

И все-таки она настала.

Все родные сидят за столом. Папочка рядом с моей Алей, мы посередине, неразлучные, как всегда: несмотря на этикет, мы всегда ютились друг к другу, вызывая улыбки окружающих, иногда — шутливые замечания нашего милого хозяина, дорогого моего Мишуши.

— Тусенька, — обращается он к жене, — ты бы поставила что-нибудь между Зайками, ну хотя бы букет или какой-нибудь большой графин. А то, видишь, Ванечка мешает Шурочке кушать суп.

— Чудо Алька, — спрашивает племянница, — вам еще не успел надоесть дядя Ваня?