Плисецкая. Стихия по имени Майя. Портрет на фоне эпохи - Плескачевская Инесса

– «Спартак» Григоровича – ваш звездный час, но был же еще «Спартак» Моисеева, потом Якобсона и только потом – тот самый. Плисецкая танцевала Эгину – Фригию – Эгину. Это ведь совершенно разные роли. Насколько вообще эти спектакли разные по сравнению друг с другом?

– Если брать Моисеева, я еще учился в школе. Все «Спартаки» были сделаны блестяще. У Моисеева все здорово было сделано. Я не такой хореограф, как они, но мне кажется, они увлекались историческим исполнением событий. А Григорович взял сущность, и это правильно. Два мира: мир насилия – Красс, в прекрасном исполнении Мариса Лиепы, и мир человека, любящего свободу, – это Спартак. Причем Спартак был сделан в эволюции. Мне очень нравился Кирк Дуглас в фильме, кроме одного момента, когда он едет на лошади с таким красивым плащом, театральным. Понимаете, сразу делать из Спартака последователя Карла Маркса – неправильно.

– Скорее, предтечей Карла Маркса…

– Предтечей, да. Когда финал первого акта – они все полузвери. И он зверь, он вырывается силой на свободу. После убийства: зачем мы должны убивать друг друга? Потом, второй акт, уже идет эволюция, там раскрываются благородные чувства этого великого человека. Если бы он поймал Красса в первом акте, он бы убил, зарезал. А во втором акте он отпускает, убивает его духом – что я тебя отпустил. Ну, а третий акт – это уже борьба света, тьмы и разрешение. Своим духом он побеждает зло, даже будучи убитым. Мне кажется, очень интересно это было задумано у Юрия Николаевича Григоровича.

– А про Якобсона что скажете?

– У Якобсона блистательные танцы. Оба хореографа сделали блистательно. Это интересные спектакли, но вот мысль, сущность, мне кажется, у Юрия Николаевича… правда, учитывая исполнителей. Эгиной были Нина Тимофеева, Светлана Адырхаева, Майя Плисецкая – три великие балерины по нутру. Крассом тогда были Марис [Лиепа] и [Борис] Акимов. Марис был потрясающий, Акимов тоже замечательный. Спартак – Васильев, я, потом вошел Юрочка Владимиров. Все – личности. Мне нравится эта концепция. Она немножко снижает раскраску других образов, получается такой моноспектакль. Добро и зло. Борьба двух начал в человеке – борьба сатанизма и борьба света, вот это столкновение. В каждом из нас сидит и то, и то, в зависимости от обстоятельств что-то проявляется, прорывается наверх. В спектакле Григоровича побеждает свет. Но спектакли Моисеева, Якобсона тоже были интересные, они гениальные хореографы.

– Плисецкая танцевала в двух спектаклях Эгину, а в одном Фригию. Она универсальная балерина?

– У Якобсона Фригия была сильная. Она танцевала с Димой Бегаком, по пластике было сделано графически антично – положения, позы, в дуэте особенно. А у Григоровича она играла отрицательную роль. Но я знаете что скажу? Дай эту роль другому человеку, который эмоционально не дотягивает, и вы сразу будете в сомнениях. То, что вы делаете, должно быть убедительно.

Премьера «Спартака» в постановке Игоря Моисеева прошла 11 марта 1958 года. «Он сделал для меня партию Эгины, очень интересную и драматически, и технически, – рассказывала Плисецкая. – Роль-то была страшная. Она Гармодия, сподвижника Спартака, соблазняла, чтобы тот предал его и перешел на сторону Красса, что погубило бы войско Спартака. Для этого на сцене была выставлена огромная тахта, на которой происходило любовное адажио. И вот Гармодий падает к моим ногам – и в это время в палатку входит Красс. Я опускаю руку кистью вниз, как это делали патриции в цирке, – дело сделано! Это была сцена необычайной силы».

А ведь «Спартака» Игоря Моисеева начали критиковать еще до рождения спектакля. На каком-то из художественных советов Моисеев даже сказал в сердцах, что «нашей работе сопутствует гипертрофия отрицательных суждений». А в дневнике написал: «Боюсь, что отсутствие интересного мужского персонала в ГАБТ не даст возможности сделать интересный спектакль, в котором мужские танцы определяют общий стиль всей вещи». В его хореографии именно массовые танцы имели особое значение.

И критики, и зрители постановку Игоря Моисеева встретили довольно холодно. Лиля Брик писала Эльзе Триоле в Париж: «Только что вернулись с генеральной балета “Спартак” – невозможно длинно!! Хорошая музыка (Хачатурян), хороша Майя, плохие декорации и почти все костюмы».

Спектакль прошел всего шесть раз в одном сезоне и навсегда исчез со сцены. Его никогда не снимали, и сейчас у нас нет возможности оценить замысел хореографа, хотя отдельные номера из балета вошли в репертуар Ансамбля народного танца под управлением Игоря Моисеева.

Четвертого апреля 1962 года в Большом театре прошла премьера «Спартака» в постановке Леонида Якобсона, перенесеной из Кировского театра, где спектакль поставили шестью годами ранее. Якобсон, которого Майя Плисецкая называла в числе своих «безусловных авторитетов», был ярким и самобытным художником, которого советская власть, мягко говоря, недолюбливала. Несмотря на то что за постановку балета «Шурале» в Ленинграде (в его московской версии Плисецкая танцевала девушку-птицу Сююмбике) Якобсон был удостоен Сталинской премии, к моменту начала работы над «Спартаком» его дважды изгоняли из Кировского балета.

Поначалу ему не понравилось почти все: либретто Николая Волкова – схематичное и рыхлое, музыка Арама Хачатуряна – затянутая. Хачатурян уперся: не позволю сокращать партитуру! Дело дошло до драки между композитором и балетмейстером прямо на Невском проспекте, которую разнимала милиция. Кстати, много лет спустя, когда Валентин Елизарьев решил поставить «Спартак» в Минске и вместе с соавтором либретто и сценографом Евгением Лысиком они приехали к Хачатуряну с просьбой… переписать немного музыку, чтобы она соответствовала их авторскому замыслу, неистовый Арам сначала чуть не ногами затопал: «Я в сороковой раз партитуру переделывать не буду!» «Воцарилась тишина, вспоминает Елизарьев. – Но мы все-таки задержались и после первого замешательства начали рассказывать. Мы пришли уже с примерами того, как это может быть, чтобы он оценил, какая работа ему предстоит, что нужно сделать. А он очень увлекающийся человек. Увлекся, принес две бутылки армянского коньяка, и пока мы эти две бутылки на троих выпили, он согласился». В результате в Минске «Спартак» совсем другой (премьера прошла в 1980 году), отличающийся от всех предшествующих. Но вернемся к Якобсону.

Леонид Вениаминович нарушил все традиции: впервые в истории советского балетного театра он поставил спектакль полностью на основе «свободной пластики». Одел артистов в туники и сандалии, отказался от пуантов, дал подзаголовок «Сцены из римской жизни» и, вдохновившись экспонировавшимся в то время в Эрмитаже Пергамским алтарем, передавал дух античности через скульптурно-пластическую выразительность – как увидел борющихся богов и титанов на фасаде алтаря. Успех у зрителей был огромный, а вот критики осторожничали: «Талантливо, но спорно!» или «Спорно, но талантливо!»

«Якобсон – великий стилист, – годы спустя говорила Майя Плисецкая. – Ведь везде поднимают ноги, арабеск – это классика. А он делал стиль, стиль эпохи. В “Спартаке” все в стиле эпохи античной – позы, положения, барельефы. Он оттуда это брал, а не из выворотной классики. Полупальцы, сандалии, эмоции. Невероятные эмоции. Я обожала Фригию Якобсона».

Народная артистка Беларуси, первая Фригия минской сцены Людмила Бржозовская рассказывала мне, какое неизгладимое впечатление произвела на нее в этой роли Плисецкая, как сжималось у нее сердце, когда та несла меч своему Спартаку, и как много в этом было чувств и эмоций – она и желала ему быть сильным и победить, и понимала, что из этого боя он не выйдет живым, что видит она его в последний раз. Но остановить не пыталась. Когда уже я сама смотрела сцену Реквиема (она сохранилась на пленке) – плача Фригии над телом убитого Спартака, – это горе, это отчаяние было настолько настоящим, что я думала: нет, она не играет, так невозможно играть. Как ей это удается? Как у нее получается «вселить» в себя героиню, которую нужно сыграть? И после этой сцены я уже не спрашивала артистов, которые танцевали с Майей Михайловной, почему ее называют гениальной балериной. Я увидела.