Стефан Цвейг - Федор Константинов

в Южной Азии и на всем Индийском субконтиненте наиболее терпим для не привыкших к сорокаградусной жаре европейцев.

«Твердо решив отправиться в путешествие, я положил перед собой несколько книг, посвященных Индии. Одну книгу ученого, одну лингвиста, одну поэта, одну торговца и одну журналиста, ведь истину можно определить и узнать лишь в сравнении», – напишет он задолго до поездки в очерке «Sehnsucht nach Indien» («Тоска по Индии»), опубликованном в «Leipziger Tageblatt» 28 июля 1908 года. Что же это были за книги?

С карандашом в руках он проштудировал «Письма о путешествии в Индию» немецкого эмбриолога, биолога-эволюциониста и естествоиспытателя Эрнста Геккеля. Взахлеб читал о его поездке на Цейлон, куда ученый впервые отправился в 1881 году (в год рождения Цвейга), а затем второй раз в преклонном возрасте. Запомнил его описания ботанического сада в Бомбее, поездку к пещерам отшельников на остров Элефантина. Весьма занятной покажется Цвейгу и научная теория Геккеля, отрицавшая учение Дарвина об Африке как прародине человечества. Ученый полагал и доказывал, что первые люди произошли от приматов, живших в Юго-Восточной Азии и на мифическом континенте Лемурия, впоследствии затонувшем в Индийском океане: «Цвейгу-Колумбу» наверняка мечталось отыскать эти легендарные земли. «Гениальный фантазер Колумб, который всегда слепо верит именно в то, во что он сейчас хочет верить, и который только что со столь великой славой утвердил свою правоту, открыв морской путь в Индию, хвастает, невольно впадая в преувеличение…»{200} Впадет ли в подобное преувеличение Цвейг после своего возвращения?

Неуклонно следуя принципу «истину можно определить лишь в сравнении», он знакомится с книгой об Индии коллекционера растений, путешественника и художника Альфреда Мибольда (Alfred Meebold, 1863–1952), восхищается его очерками о Кашмире и Западном Тибете, его карандашными рисунками, сделанными в дороге, вошедшими в виде иллюстраций в берлинское издание 1907 года. Взахлеб читает дневники французского офицера и романиста Пьера Лоти{201}, но по возвращении, больше доверяя увиденному, нежели прочитанному об экзотических странах, скажет: «Я увидел Индию не в розовом свете, подобно Пьеру Лоти, как нечто “романтическое”, а как предостережение; и причиной тому были не прекрасные храмы, древние дворцы или виды Гималаев, давшие в этом путешествии исключительно много для моего духовного развития, а люди, которых я узнал, – люди другого склада и образа жизни, чем те, которые обычно встречались писателю в Европе».

Писатель не оставил в стороне и философские исследования протестантского индолога, переводчика на немецкий язык «Бхагавадгиты» Рихарда фон Гарбе (Richard von Garbe, 1857–1927), изучавшего древние тексты во время многочисленных путешествий по Индии и Цейлону. Ознакомился и с книгой дневниковых очерков журналиста Вильгельма Фреда (Wilhelm A. Fred) «Indische Reise: Tagebuchblätter» в публикации мюнхенского издательства «Piper» 1906 года. До отъезда он следил за отчетами европейских дипломатов, возвращавшихся из деловых визитов по Индии, не пропускал экономические сводки и политические заявления Великобритании в прессе.

Но самое главное, беседовал на тему Востока с еврейским промышленником и экономистом Вальтером Ратенау, «человеком, которому предназначено было попытаться выправить судьбу Германской империи в один из самых ее трагических периодов и которого сразил первый смертельный выстрел национал-социалистов, за одиннадцать лет до захвата власти Гитлером». «“Вы не сможете понять Англию, пока вы знаете только сам остров, – сказал он мне, – да и наш континент тоже, пока хотя бы раз не выедете за его пределы. Вы – свободный человек, используйте же свободу! Литература – отличное занятие, потому что она не требует спешки. Годом раньше, годом позже – не имеет значения для настоящей книги. Почему бы вам не съездить в Индию или Америку?” Этот совет, данный мимоходом, глубоко запал мне в душу, и я сразу же решил ему последовать»{202}.

Первый разговор о поездке в Индию состоялся между Цвейгом и Ратенау еще в июне 1908 года в Берлине, в ночь перед отъездом политика в трехмесячную командировку по немецким колониям Восточной Африки, куда Вальтер «по поручению германского кайзера» сопровождал Бернхарда Дернбурга, статс-секретаря в Имперском колониальном ведомстве Германии. «Мы встретились и говорили два или три часа: ничто не указывало на какую-то нервозность собеседника, на какое-либо волнение – он был совершенно спокоен, и это за считаные часы до отъезда на длительное время в другую часть света. Сутки были жестко распределены им, сну и беседе отводились известные часы, и часы беседы были заполнены его страстной и бесконечно увлекательной речью».

Своей «бесконечно увлекательной речью» о Востоке Ратенау воодушевил молодого друга собственными глазами увидеть храмы в Бенаресе (Варанаси), попытаться взобраться на пик Адама на Цейлоне, побывать в крепости на отвесной скале в Гвалиоре, в Агре и Калькутте, добраться до Индокитая. Ратенау, как ответственный друг и порядочный джентльмен, побеспокоился о составлении рекомендательных писем для Цвейга на случай непредвиденных ситуаций в дороге. Спустя полгода план осуществился, и после ноябрьских премьер пьесы «Терсит» в театрах Касселя и Дрездена писатель отправился в дальнюю дорогу.

В компании с австрийским журналистом Германом Бессемером (Hermann Bessemer, 1883–1943), следовавшим в Индию, а затем в Египет по своим личным целям, они поездом доберутся до итальянского Триеста и вместе проследуют в порт на туристический пароход «Lützow». В следующие две недели им предстояло наблюдать Венецианский залив, Адриатическое и Ионическое моря, пересечь глубокие воды Средиземного моря, проследовать сквозь Суэцкий канал в Красное море, обогнуть южную часть Аравийского полуострова и по Аденскому заливу добраться до первой сухопутной цели, многолюдного города-порта Бомбей, современного Мумбаи, стоящего на побережье Аравийского моря.

«На нашем корабле путешествовали две прелестные девушки, черноглазые и стройные, прекрасно образованные и с хорошими манерами, скромные и элегантные. В первый же день мне бросилось в глаза, что они держатся поодаль, словно их отделяет некий невидимый мне барьер. Они не появлялись на танцах, не принимали участия в разговорах, а сидели в стороне, читая английские или французские книги. Лишь на второй или третий день я понял, что дело было не в них, избегавших английского общества, а в тех, кто сторонился “half-casts” (по-английски «полукровки». – Ф. К.), хотя эти прелестные девочки были дочерьми крупного персидского предпринимателя и француженки. В пансионе в Лозанне, в finishing-school в Англии они два или три года чувствовали себя совершенно равноправными; но на корабле в Индию вновь тотчас же проявилась эта холодная, невидимая, но оттого не менее жестокая форма общественного презрения. Впервые я увидел расовую чуму, которая для нашего века стала более роковой, чем настоящая чума в прошлые столетия»{203}.

Морской болезнью писатель не страдал и благополучно перенес длительное путешествие до Бомбея, откуда 30 декабря 1908 года отправил в Вену на имя Евгении Хиршфельд подписанную открытку с изображением Башни молчания{204}: «Это – знаменитая Башня молчания, куда парсы привозят своих мертвецов, а стервятники съедают с них плоть. Вы можете видеть, как они ждут у стен своего обеда. Я наблюдал около 200 таких птиц и свежие