Людмила Пожедаева - Война, блокада, я и другие…

А жизнь шла своим чередом. В Ленинград возвращались наши войска с фронтов, и весь лагерь собирал букеты полевых цветов для их встречи. Собранные цветы увозили в Ленинград. Мы тогда общипали все, что попадалось под руки, и даже клевер.

Война с Японией не разрослась на долгие годы… Наши тревоги и страхи были напрасными. И как здорово, когда мир! Когда не стреляют и не бомбят. Когда не умирают от лютого голода люди. Когда не тащат по городу санки и фанеру с завернутыми в тряпье мертвецами… Когда не будут маленьких детей отправлять на войну, как отправили нас… Когда не убивают и не калечат на войне людей… МИР! МИР! МИР!

Вот вроде бы и все, хотя совсем не все. Всего было так много, что и не переварить за такое короткое время. Много чего можно было бы еще зафиксировать, но и этого достаточно. Пока я все это писала, я заново пережила все те события. Все это было так недавно! Все это было так страшно, что ничего невозможно забыть…

Вот только странно — я не помню цвета войны и блокады. Мне все помнится в белом и сером безжизненном цвете, как в кино, когда не знаешь, какого цвета небо, цветы, трава, деревья. Все серое, и в цвете только короткий период в Сталинграде. И особенно был многоцветным Узбекистан. Он был каким-то нереально ярким и солнечным. Там не верилось, что где-то идет страшная война, все рушится, люди умирают от голода и боли, холода и тяжелых ранений… Но слава Богу, все позади. Все кончилось. И может быть, когда-нибудь восстановится нормальное мироощущение. Многое хотелось бы забыть. Многое хотелось бы не знать. Но помню, знаю и вряд ли забуду…

Единственное, что я не могу утверждать, — подлинная причина расформирования нашего госпиталя — что его руководство было осуждено за растрату. Но об этом говорили взрослые…

И пусть ничего из всего случившегося и пережитого никогда больше не повторится ни с кем!!! И поменьше бы нам таких «осычих» и ей подобных, жирующих и наживающихся на смертях других и презирающих горькую и трудную память большинства…

МЫ БЫЛИ!

Что и требовалось доказать…

Зима 1951–1952 гг.

Ну, вот — мои «мемуары» попали в руки отца… нашел! Боже, что было! Остервенелость! Другого слова не нахожу. Рвал, топтал ногами и кричал: «Дура! Дрянь! Оболтус! Столыпинское отродье! Ты что, хочешь, чтобы нас всех из-за тебя посадили!..»

Стояла столбом и с жалостью смотрела, как разлетаются по комнате листы и обрывки записей детских воспоминаний недетских событий, как топчут мою боль, мою военную и блокадную память, и цепенела от бессилия и обиды…

За что могли нас всех посадить? Я что, воровала? Грабила? Убивала? Или за то, что я голодала? Или за то, что всевозможные «осычихи» закапывали в блокаду лишние продукты, а мы умирали? За то, что видела чужую боль и Детским Сердцем и Душой научилась сострадать ей? За что? За ту правду, о которой написала? Ну, разве никто об этом не знает? Кто прошел через войну — знают все! Знают, что война — это прежде всего грязь и жестокость, и по моим несовершенным наблюдениям, больше всего страдают самые беспомощные — старики, дети и больные. Они не могут защищаться сами. Они зависят от всех. И что, этого никто не знает? Это мой опыт, и это моя память, и никому нет до этого дела, чтобы сажать за это. Мне шестнадцать с хвостиком, а я не слышала и пока не читала ничего о мученической жизни в Ленинграде. Я еще так мало знаю о жизни, но достаточно знаю, «почем фунт лиха». За что же сажать-то? Или за то, что я все время хочу есть и никак не могу наесться досыта? За то, что я слабенькая и постоянно болею? За то, что мой дом разрушила война, а другой нам не полагается? За что? За что? За что? Вздор какой-то!

Жаль, но большая часть записей безнадежно испорчена… Пришлось восстанавливать по лоскуткам… кое-что пришлось отглаживать утюгом, кое-что удалось склеить, кое-что переписать. Жаль рисунки. Их восстановить труднее. Но теперь все сохраню из принципа…

А может, из вредности…

     Спаси меня и сохрани…

Душа строптивая мояВ подполье уходить не хочет…Я молча в никуда кричу.И боль войны во мне клокочет.

Я протестую всей Душой.Я бьюсь беспомощно и тяжко.Я в жизни этой смысл ищу.Я человек, а не букашка.

Хочу понять… хочу найтиТот светлый путь, что мне дарован.Хочу творить свою судьбу,Но мир мой чуждой волей скован.

Туда нельзя… и то нельзя…Еще мала… еще незрела…Но возмущается Душа,Сопротивляется несмело.

Доколь мне недорослем быть?Доколь мне в Душу будут лазить?Доколь дрожать, а не творить?Я устаю… уходит радость…

Секут за мысли, за мечты…Я перед миром как нагая…Уходит вера в «Я могу!».«И вечный бой!» — не отступая!

Да не сломай меня судьба,Не обломай на взлете крылья.Спаси меня и сохраниИ от бесправья, и бессилья.

Пошли мне силы и любви,Не дай Душе ожесточенья,И видеть научи меня,И укрепи мое терпенье…

Людмила Пожедаева

ПРИЛОЖЕНИЯ

Постфактум

Родилась в Ленинграде. В 1961 г. окончила филфак Ленинградского государственного университета им. А. А. Жданова (ЛГУ). Параллельно получила специальность гидролога. Несколько лет работала в экспедициях по изучению водных ресурсов целинных и залежных земель в Казахстане и на Алтае. Была начальником экспедиционного отряда. Работала лектором Общества «Знание» и библиотекарем в детской библиотеке г. Новосибирска. Последнее место работы — методист в Ленинградском институте водного транспорта (ЛИВТ).

В 1994 г. объединением «За мир и гармонию» награждена знаком «Золотое сердце» за многолетнюю самоотверженную, бескорыстную и действенную заботу о людях.

В том же 1994 г. участвовала в конкурсе биографий шестидесятников «Гляжу в себя, как в зеркало Эпохи», объявленном газетой «Невское время» и Биографическим фондом при институте социологии РАН, и стала дипломантом и обладателем ценного приза.

Приложение 1. Обожжение души

Какие горькие забавыДля нас придумала война —Она была нам гувернанткойИ все нам выдала сполна.

Ленинград — Санкт-Петербург.