Юрий Штеренберг - Истории, связанные одной жизнью

Это эмоциональное решение мне потом обошлось дорого. Никто из других переводимых в Ростов специалистов, а нас всего было пятеро, свои жилье не сдали, у них даже мысли такой не было. Кстати, кто же были эти еще четверо? Ефим Львович Златкин, начальник ведущего отдела — разработчика РЛС, лауреат Сталинской премии; Михаил Александрович Яковлев, ведущий специалист по приемо-передающим устройствам, лауреат Сталинской премии; Август Замюэлевич Вейп, ведущий инженер-конструктор; Василий Никифорович, старший инженер отдела нормализации и стандартизации. В чем же были их “грехи”? Ну, Златкин попал в этот список на “законном” основании — он еврей. Яковлев, удивительно приятный, толковый и увлекающийся человек, имел среди своих предков кого-то из болгар. Вейп был просто латыш. А вот Василий Никифорович был настоящей “контрой” — на какой-то очередной партийной чистке, лет двадцать назад, его исключили из партии за “пассивность”. Все “ссыльные” были достойными людьми, и в тесном общении мы провели несколько ростовских лет.

Выехали мы из Ленинграда 18 марта. После смерти Сталина прошло всего две недели. Но эти недели были необычными — как после весенней грозы чувствовалось некоторое затишье, может быть, некоторое умиротворение. Но затишье перед чем? Никто не мог предсказать дальнейшее развитие событий даже на ближайшие месяцы.

Завод п/я 114 располагался в Северном поселке, на северной окраине Ростова. Трамвай туда, слава Богу, ходил, трамвайная остановка, в то время предпоследняя, располагалась почти напротив проходной завода. Но нормально перейти здесь дорогу в тот мартовский весенний день было невозможно. Главный инженер завода, Александр Сергеевич Ильин, глядя на мои выше колен грязные брюки, сказал: “Первое, что вы должны сделать — это купить резиновые сапоги”.

Завод и обслуживающее его ОКБ были новыми, но уже нормально функционирующими. Основной продукцией завода были радиолокационные станции “Нептун”, главным конструктором которой и был наш Златкин. Именно за эту станцию ему была присуждена Сталинская премия. РЛС “Нептун” в то время была одной из самых широко распространенных станций. Помимо военных кораблей, “Нептун” устанавливался на многих гражданских, в том числе и на рыболовецких судах. Причем не только Советского Союза. ОКБ технически и технологически обслуживало производство РЛС, участвовало в их настройке, регулировке и сдаче заказчику. Теперь же заводу и ОКБ предстояло освоить новую, более сложную систему “Рея”.

Коллектив ОКБ в основном был молодежным, мне кажется, что средний возраст не превышал 25 лет. Костяк ОКБ составляли бывшие сотрудники одного из московских НИИ, добровольно переехавшие сюда, видимо, в расчете на более быстрый служебный и материальный рост. Но было много молодых специалистов из ростовских и украинских вузов. Сотрудники лабораторного отдела ОКБ встретили меня хорошо, можно даже сказать, тепло8. Несмотря на мои 27 лет и очень моложавый вид, многие из них почему-то долгое время обращались ко мне на “вы”. Существенной особенностью нашего общения было то, что почти все мы жили в заводских домах одного поселка, Северного поселка, в черте которого и находился наш завод. А главное, мы тогда были так молоды.

Ростов-на-Дону — южный город. Я всегда любил тепло. Мечтая в детстве попасть в Африку, я, прежде всего, представлял себе замечательную африканскую жару, как одну из самых привлекательных черт этого континента. Однако лето 1953 для меня, так же как и для всех наших ленинградцев, стало тяжелым временем. Оказывается, я совершенно отвык от настоящей жары. Рабочий день мы проводили за закрытыми дверями. в трусах. Обедать я ходил домой, всего пять-семь минут. Но каждый раз для того, чтобы выйти из помещения на улицу, где парил нестерпимый зной, нужно было собрать всю свою решимость. Понятно, с каким удовольствием, с какой радостью в выходные дни, с мая по сентябрь, мы ходили купаться на пляж на родной с детства левый берег Дона. В последующие летние времена я уже не испытывал неприятных ощущений от ростовской жары — наступила или, скорее, вернулась адаптация.

Зачислили нас на работу сразу же, сохранив наши оклады и должности — так требовал приказ министра, согласно которому был осуществлен наш перевод. К сожалению, фактическая наша зарплата значительно уменьшилась, так как заводские премии были нерегулярны и в несколько раз меньше, чем институтские. Жилье тоже было предоставлено без промедления всем, кроме семейных. А семейным оказался, как я уже писал, только я один. Около месяца мы прожили на улице Социалистической, в квартире родителей Нонны. И до, и после наши взаимоотношения с родителями были нормальными, но во время. Даже по мнению Нонны, неизвестно, чем бы закончился наш брак, проживи мы вместе с родителями еще месяц.

Квартиру нам дали на третьем этаже двухкомнатную, с двумя балконами, но не отдельную. Еще в одной комнате жила молодая семья из трех человек. Жилищные условия были значительно лучше, чем в Ленинграде, однако я ожидал другого. Нонна достаточно быстро устроилась на работу, и поэтому мы жили вчетвером — четвертой была няня. Их у нас сменилось в Ростове несколько человек, но последней и дольше всех проработавшей была Агриппина Яковлевна. Это была настоящая няня, с которой нам очень легко жилось, а, главное, у нее с Мишей была взаимная любовь.

Наш сынок, к моему большому удовольствию, сразу же, с двух-трех месячного возраста, проявил интерес к физическим упражнениям и с охотой демонстрировал свои достижения. Еще в Ленинграде, даже на Красной Коннице, Миша хватался за вытянутые указательные пальцы с такой силой, что продолжал висеть на них и тогда, когда я поднимал руки на уровень своих плеч. На Северном поселке мы с ним разучили несколько трюков на трехколесном велосипеде, и он на нем выезжал, иногда задом наперед, из одной комнаты в другую, где сидели гости, с видом и важностью циркового артиста. Однако в литературном плане он явно не блистал. Когда гости просили его рассказать какое-нибудь стихотворение, он с охотой залазил на стул и начинал: “Идет бычок, шатается.” — “Молодец, а теперь расскажи что-либо еще”. — “А можно еще раз про бычка?” — “Конечно”. И так продолжалось, к удовольствию гостей, несколько раз. Что поделаешь, значит, не будет наш Миша гуманитарием, быть ему, как и его отцу, инженером.

Нельзя сказать, что сотрудники ОКБ были перегружены, скорее наоборот. С большим удовольствием, в обеденный перерыв и после работы, мы забивали козла, а вечером, перемещаясь в чью либо квартиру, играли в преферанс, с обязательной, конечно, выпивкой. С охотой ездили на сельхозработы в хозяйства, расположенные, как правило, за Доном, уже в кавказском направлении. Но свою основную работу мы выполняли, и выполняли хорошо.