Эйнштейн во времени и пространстве. Жизнь в 99 частицах - Сэмюел Грейдон

них ради самого своего существования. Только представьте себе Бельгию, оккупированную современной Германией!”

Эйнштейну пришлось сделать неожиданное признание. “Будь я бельгийцем, – писал он, – при нынешних обстоятельствах я не отказался бы от военной службы, наоборот, я бы охотно пошел в армию, полагая, что тем самым помогу спасти европейскую цивилизацию”.

И все же он поспешил добавить, что по‐прежнему придерживается идеи пацифизма: “Но мои слова вовсе не означают, что я отказываюсь от этих принципов… Моя самая большая надежда – это надежда на то, что не за горами время, когда отказ от военной службы снова станет действенным методом, способствующим прогрессу человечества”.

73

Эйнштейну было свойственно поддерживать разные комитеты и организации, не вдаваясь в специфику их деятельности. На протяжении всей своей жизни он был членом или официальным сторонником различных объединений, а иногда даже председателем собраний в тех или иных организациях, где никогда не появлялся. Один из таких комитетов издал книгу, которую Эйнштейн не читал, с нападками на гитлеровский режим. Немецкие газеты, всегда готовые накинуться на известного еврейского ученого, назвали Эйнштейна “подлецом”. Еще хуже было то, что нацисты включили его в список людей, подлежащих уничтожению, а его фотографию вывесили на публичное обозрение вместе с фотографиями других “врагов немецкого государства”, и под ней была подпись: “Еще не повешен”.

30 августа 1933 года нацистские экстремисты расстреляли Теодора Лессинга, немецкого философа, еврея по происхождению. Лессинг был единомышленником Эйнштейна и жил в Чехословакии, его фотографии с подписью “Еще не повешен” также вывешивались нацистами в публичных местах. Убийц Лессинга чествовали в Германии как героев, и несколько дней в прессе писали, что Эйнштейн – следующий в списке. Бельгийская королевская семья поручила двум полицейским охранять дом в дюнах, который снимал тогда Эйнштейн. Его раздражала круглосуточная охрана, он нередко пытался ускользнуть от наблюдения, но в целом находил ситуацию довольно забавной. Услышав, что за его голову назначено вознаграждение в пять тысяч долларов, он с улыбкой сказал, коснувшись виска: “Не знал, что это стоит столько!”[328] Парижскому корреспонденту Эйнштейн заявил: “Не сомневаюсь, что угроза реальна, но я спокойно жду исхода”.

Эльза, напротив, находилась далеко не в безмятежном состоянии духа, и Альберт пытался успокоить ее, сказав, что “бандит, если он в самом деле собирается совершить преступление, держит язык за зубами”[329], но этот довод ее не убедил. Примерно через месяц они должны были отправиться в Принстон, в Институт перспективных исследований, и Эйнштейну казалось, что до тех пор ничего не случится. Однако Эльзе не потребовалось много времени, чтобы уговорить мужа ехать немедленно. А сама она решила пока остаться и собирать чемоданы, готовясь к отъезду в Америку.

Эйнштейн снова связался с Оливером Локер-Лэмпсоном. Всего через месяц после своего последнего визита в Великобританию он вернулся туда на корабле в сопровождении журналиста из “Санди Экспресс”, сумевшего организовать эту поездку. В дороге Эйнштейн, по‐видимому, большую часть времени работал. Он прибыл в Лондон 9 сентября, и оттуда его увезли в Роутон-Хит, расположенный неподалеку от Кромера на побережье Норфолка. Там его уже ждали в “хижине” Локер-Лэмпсона.

“Хижина” – подходящее определение для этого жилища. Дом был крошечным. Стены были сделаны из длинных тонких бревен, а крыша покрыта соломой. Локер-Лэмпсон привез с собой вооруженных охранников и двух молодых женщин, которых он представил как своих “помощниц” и которые тоже были вооружены. По крайней мере, для постановочных фотографий они позировали с оружием в руках. “Если кто‐то посторонний приблизится, он получит заряд картечи”[330], – заявил Локер-Лэмпсон. У Эйнштейна был иной взгляд на систему безопасности: “Красота моих охранниц сразит нападающего быстрее, чем пули из их ружей”[331].

По понятным причинам местонахождение великого профессора не разглашалось, но едва ли можно утверждать, что Эйнштейн был отрезан от мира. За три недели, что он прожил в хижине, у него побывало несколько гостей, а кроме того, он дал интервью корреспонденту “Дейли Мейл”. Эйнштейн даже съездил в Лондон и выступил с речью в Альберт-холле, призвав собравшихся помочь немецким интеллектуалам, бежавшим от Гитлера, причем все девять тысяч мест в зале были заняты и люди даже стояли в проходах.

74

Во время так называемого “тайного” пребывания Эйнштейна в Англии Локер-Лэмпсон организовал визит к нему модного скульптора Джейкоба Эпштейна, попросив изготовить бюст своего гостя.

Сеансы позирования проходили в хижине. Она не была идеальной студией – не в последнюю очередь потому, что большую часть пространства занимал громадный рояль, и скульптору приходилось работать в тесноте. Кроме того, в хижине не хватало света. Эпштейн попросил охранников снять дверь, чтобы стало светлее, на что те с сарказмом спросили, а не хочет ли он снять еще и крышу. “Пожалуй, я был бы не против, – вспоминал позже Эпштейн, – но не решился попросить их об этом, поскольку эти «ангелы-хранители» Эйнштейна, кажется, и так были не слишком довольны моим вторжением в убежище профессора”[332]. Встала и другая проблема. “Я работал по два часа по утрам, и на первом сеансе профессор сидел в облаке такого густого табачного дыма от своей трубки, что я ничего не видел. На втором сеансе я попросил его курить только в перерывах”.

Когда и эта проблема решилась, сразу стало понятно, что скульптору и профессору хорошо вместе. Эйнштейн был само дружелюбие. Он шутил, а в перерывах развлекал Эпштейна игрой на скрипке или на пресловутом рояле. Он рассказал Эпштейну о попытках нацистов дискредитировать его работу с помощью сотни профессоров, которые в своих публикациях ругали теорию относительности. Альберт заметил, что, случись ему допустить ошибку, одного профессора, обнаружившего ее, было бы более чем достаточно. Он также поделился с Эпштейном своими размышлениями по поводу того, насколько углубилось у него ощущение своего еврейства из‐за действий Гитлера.

Эпштейн был харизматичным и красивым мужчиной. Одевался он как типичный художник: носил берет и просторный темный костюм, который явно был ему велик. У него был звучный и сильный голос, причем говорил он с легким польским акцентом, унаследованным от родителей. Вскоре Эпштейн завоевал расположение охранников, и к последнему дню его пребывания в хижине они всей компанией пили вечером пиво.

Эйнштейн оказался для скульптора прекрасной моделью. В то время ему уже стукнуло пятьдесят, слава еще не тяготила его, он терпеливо позировал почти любому, кто хотел написать его портрет, и такое занятие стало для него привычным. Эпштейн был вполне доволен процессом работы.

Эйнштейну явно было уютно в свитере,