Нас не укротили - П. Карев

начинает извергаться вулкан. Двое музыкантов убиты на месте и падают на землю. Остальные, не заполняя промежутков, оставленных убитыми, продолжают играть. Видно, как в дыму продолжают падать человеческие тела, корчащиеся в предсмертной агонии. Молнии и громовые раскаты доносятся со всех сторон.

Место бойни находится во Франции, в долине Крёз. Убойные — русские солдаты. Убийцы — русские и французские офицеры и солдаты.

———

А теперь вернемся несколько назад. Не теряя из виду действительности, мы все же несколько парим над ней, а нам нужно начать с самого начала. Удалимся вглубь и подойдем поближе к жалким хижинам, разбросанным по всем углам необъятной русской земли. Заглянем в подмосковную деревянную избу, или же в украинскую низенькую хату, торчком прикурнувшую в конце маленького двора, или в армянскую мазанку, плоскую, как огромная плита, и гнездящуюся в горах, на каменистой равнине, или же в конуру, где еще так недавно проживали рабочие на бакинских нефтяных промыслах.

Крестьяне и рабочие — народ бедный! — беседуют. На стене красуется портрет русского царя. Беседуют о жизни, очень тяжелой и безрадостной. Все это — люди скромные, смиренные, обездоленные. Словно цепями, прикованы они к своему труду. Некоторые из них ищут забвения в кошмаре, порождаемом алкоголем.

Вдруг положение, и без того тяжелое, еще более ухудшается. Господа объявили войну. Бедствия, страдания и лишения увеличиваются. Люди социальных низов, рабочие и крестьяне, ниже прежнего опускают головы, и одинаковые сцены наблюдаются от одного до другого края великой страны.

———

Перенесемся читатель в другое место. В мгновение ока мы оказываемся в виду пышно освещенного, большого дворца. Пройдем в него. Великолепные галлереи. Блестящая архитектура. Роскошные люстры и сталактиты из золота. Посреди одного зала — большой стол, крытый зеленым сукном. Дипломаты беседуют. Француз говорит русскому:

— Необходимо во что бы то ни стало послать во Францию русских солдат! Война слишком затягивается. Мы испытываем нужду в новых запасах молодых людей. Мы уже навербовали негров, но этого недостаточно. Нам нужны еще русские. Франция одолжила России денег, а даром никто не одалживает!

Эти слова, — которые передаются мной почти текстуально! — господин Палеолог[1] адресует господину Сазонову, царскому министру иностранных дел. Важные русские вельможи соглашаются с диалектикой господина Палеолога и принимают его условия. На бумаге записываются цифры человеческого груза: сорок тысяч русских солдат будут ежемесячно экспортироваться на французский фронт.

В деревенских хижинах и жалких городских лачугах реют лучи надежды: требуются солдаты-волонтеры для отъезда во Францию. Может быть, отец или сын, находящиеся сейчас в войсках, попадут во Францию? Франция! Ведь это — республика!..

Какая мечта: уехать во Францию! Эта мечта подымает дух деревенской молодежи. Она зажигает пламень в сердцах солдат, облаченных в длинные шинели и заключенных в казармах или же окопах, где на пятерых человек приходится по одному ружью.

———

Вербовка. Волонтеров — масса. Выбирают лучших: высоких ростом, крепких телом и «ученых», то есть таких, которые умеют читать. Из явившихся добровольцев отбирают только пятнадцать человек на сотню. Остальные, отвергнутые, разочарованы и печальны, как люди, проснувшиеся после прекрасного сна. Избранные лихорадочно собираются в дорогу: там их не будут хлестать по щекам и наказывать розгами, как в царской армии! Там каждому дадут отдельное ружье! Волонтеры ослеплены радужными перспективами.

———

Дорога. Сразу — новый свет. Люди убеждаются в сферической форме земного шара. Огромная Россия! Еще более огромная Сибирь! Отдельные воинские отряды, напоминающие муравейники, собираются воедино, крепко сколачиваются и погружаются на пароходы. Одни прибывают в Марсель через Сибирь и Владивосток. Другие добираются до Бреста через Архангельск. Русские с большой помпой выгружаются во французском раю. Овации, гимны. Гремит «Марсельеза». Восторженные толпы на улицах. Солдатиков угощают шоколадом и папиросами. Наиболее экспансивные патриотки целуют наиболее красивых русачков.

———

Первое разочарование. Война, что называется, топчется на месте. Главное командование решает укрепить дисциплину, так как только солдаты повинны в том, что армия не летит от одной победы к другой. Военная субординация[2] должна соблюдаться еще строже, чем в мирное время. Люди превращаются в восковые автоматы. Возрождаются телесные наказания: пощечины и порка розгами. Основание: «русский человек понимает только мордобой!» Впрочем, не только с ними обращаются подобным образом, и доказательство налицо: многочисленных сенегальцев, угрозами или заманчивыми посулами оторванных от родных, экзотических очагов, воспитывают и укрощают палкой. Само собой разумеется, что в ушах все еще звенят отрывки «Марсельезы», а в глазах мелькают такие же отрывки из «Прав человека и гражданина». Но музыка есть не больше и не меньше, как одна из чудеснейших форм ветра, а права человека написаны на ширме, которая крепко стоит между правителями и толпой.

Иногда слышится вопрос:

— А где же эта самая демократическая Франция ?

Ответ:

— Не знаем! Но создается впечатление, что мы не находимся во Франции!

———

Положение ухудшается...

В солдатской массе наблюдается кое-какое брожение. Чувствуется «скверный дух» в стадии образования. В «сферах» — смущение и легкий испуг. Верховное командование, в согласии с властями, создает провокационные выходки, которые позволяют ему принять кое-какие энергичные меры. Одна из этих провокаций, связанная с именем Вининга, агента-провокатора при русском посольстве, заканчивается убийством полковника Краузе, на которого однажды вечером набрасывается толпа возбужденных или просто подкупленных солдат. Но главным образом она заканчивается тем, к чему, собственно говоря, сводились все старания: к крайним мерам репрессий. Расстреливают восемь солдат, абсолютно невинных и непричастных к убийству полковника Kpаузе. Это — уже не эра разочарования. Вернее, это эра ужаса и самых зверских притеснений.

———

Вдруг великая весть распространяется среди экспедиционного корпуса, разобравшегося, наконец, в истинном положении вещей. В той пропасти, где русские солдаты очутились, благодаря тирадам и миражам продажных вербовщиков, ползут слухи: в России революция!

Февральская революция!..

Разумеется, что эта новость не сообщается официально. Напротив, власть имущие делают все от них зависящее, для того чтобы скрыть правду. Но мало-по-малу, вначале очень робко и слабо, правда начинает просачиваться. Какой-нибудь солдатик, сидя в углу, читает цидульку. Товарищи его, в свою очередь, читают жалкие, уродливые письма, профильтрованные русской цензурой. Солдатик вдруг вскакивает с места, издает бурное восклицание и начинает размахивать бумагой. Он привлекает всеобщее внимание и вокруг него образуется толпа.

— В России революция! (Цензура дала маху и пропустила в одном письме такую крамольную весть.)

Появляется офицер, вырывает бумажку, с остервенением топчет ее ногами. Выходит, потом возвращается, подбирает скомканную бумагу и кладет ее в карман. Пытается объяснить, что «все это — газетные сплетни. Борзописцы, печатающиеся ежедневно в бульварных листках, — звонари, и