Волки Второй мировой войны. Воспоминания солдата фольксштурма о Восточном фронте и плене. 1945 - Ханс Тиль

письма на польском языке, он заявлял, помимо прочего, что, поскольку я являюсь военнопленным, меня не должен был судить гражданский суд, что я попал сюда несправедливо, что я требую нового судебного разбирательства и т. д. В присутствии тюремщика я подписал письмо, но никогда так и не узнал, было ли оно отправлено, дошло ли до адресата.

– В любом случае, – говорил мой «коллега», – его прочтет здешняя администрация, и вы все равно только выиграете от этого.

Однажды меня снова вызвали па Виго, где мне снова был предъявлен счет на уплату услуг правосудия на сумму одна тысяча пятьсот злотых.

– Запишите мое заявление, и тогда я смогу заплатить.

Машинист и в самом деле позволил мне продиктовать текст, после чего лишь воскликнул: «Холера!»

– Мне нужно разрешение, – заявил я, – написать короткое письмо брату в США, который является там сенатором[110] и который с удовольствием отправит эквивалент необходимой суммы в долларах прямо в адрес польского правительства в Варшаву.

У меня сложилось впечатление, что новость о таком родстве быстро распространилась и среди местной администрации.

Однажды мне сказали, что мне пришла посылка.

Решив, что это ошибка (кто мог отправить мне посылку?), я тем не менее отправился на почту, где мне заявили, что я должен заплатить 500 злотых в качестве таможенного сбора. Отправление было сделано из США. Мое разочарование было безмерно. Откуда я мог взять хотя бы один злотый? Предполагалось, что посылка будет возвращена отправителю. В то время в Польше за один доллар можно было получить на черном рынке тысячу четыреста злотых. Через несколько дней меня уведомили о приходе еще одной посылки и о том же таможенном сборе. Еще одно большое разочарование.

5 февраля только что успели подать обычный вечерний суп, когда в дверях камеры появился тюремщик с тремя бумажными пропусками. Он забрал меня из камеры со всеми вещами. Что за новый грязный трюк? Я быстро вышел наружу, и, поскольку тот человек был один из самых вменяемых стражей, я спросил у него, куда и зачем меня ведут.

– Do domu[111], – последовал ответ. – Забирай свои вещи со склада немедленно, завтра утром ты уже будешь на пути за Одер.

Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой; услышанное не избавило меня от сомнений. На складе уже приготовили для меня мои вещи. Я очень быстро переоделся. Старая потрепанная форма снова превратила заключенного в битого солдата, а потом за мной снова захлопнулась дверь в камеру, как я надеялся, в последний раз.

На следующее утро благоухающий одеколоном молодой человек в особой униформе и в перчатках повел меня в здание администрации. С плеча на ремне свисал новенький автомат. Вот перед нами появился его командир, тот самый, что когда-то хотел уберечь меня и моего молодого товарища от тюрьмы. Он явно желал лично доставить мне эту радость и заявил лишь, что я свободен и поеду домой.

– А тогда зачем, – спросил я, – этот вооруженный до зубов конвой?

– Таковы правила.

После этого тот польский офицер, что всегда вел себя со мной в высшей степени цивилизованно, протянул мне пачку сигарет. Я свободен.

Тот напомаженный[112] солдат, что отвечал за меня на пути к свободе, явно столкнулся с проблемой, поскольку ему предстояло препроводить заключенного не в тюрьму, а из тюрьмы.

Следовательно, ему не нужно было быть слишком бдительным, и вскоре мы серьезно обсудили с ним это. Его документы были выписаны до П(отулица), откуда в течение следующих нескольких дней должен был отправляться транспорт «за Одер». Готов ли я дать ему слово, что не убегу?

– Да, я могу дать вам слово.

– Вы не против того, чтобы прибыть в П(отулиц) на день позже? Я хотел бы сделать небольшой крюк и навестить пару своих друзей.

– Это тоже приемлемо для меня.

– Хорошо, тогда давайте сейчас поедем.

Этот разговор между нами состоялся в вагонном купе, которое молодой солдат закрепил за собой и за своим опасным преступником. Потом он поставил перед нами свой туго набитый портфель. Оттуда были извлечены огромные открытые бутерброды, колбаса и небольшая бутылка со шнапсом. Мои вкусовые рецепторы были явно рады этому зрелищу, а желудку пришлось озаботиться тем, как это переварить. После еды, что очень важно, пришла очередь шнапса и сигареты.

Мы остановились на какой-то станции, откуда пошли пешком в город. Мы прошли мимо гостиницы, чтобы вновь вернуться и войти внутрь. Похоже, моего стража здесь знали. Его бумажник был так же полон, как и портфель с провизией на завтрак. Туда-сюда мелькали бутылки. В Польше ради упрощения процесса было принято пить прямо из бутылки, если речь не шла о слишком утонченном обществе, среди членов которого в ходу кофейные чашки. Вскоре все лица для меня сделались размытыми. Пока я сидел в теплой кухне и добрая хозяйка набивала мои карманы хлебом и колбасой, в зале разгорелась крупная ссора. Тогда я сгреб в охапку моего опьяневшего конвоира с его автоматом и рванулся на чистый морозный вечерний воздух.

Охранник вновь ожил уже в следующем городке и в поисках места для ночлега постучался к своему другу (главе магистрата). Супруга мэра приготовила нам еду, а потом постелила для меня теплую уютную постель в собственной спальне. Автомат болтался на спинке кровати, куда был заботливо повешен и где провисел не замеченный хозяином до следующего утра.

После плотного завтрака высокородный подающий надежды молодой воин в сопровождении «своего немца» отправился навестить других друзей в городке. День и ночь прошли примерно так же, как и предыдущие. Я был не в претензии, и мой желудок тоже с удовольствием поглощал давно не виданные им яства. Затем, после короткого очередного переезда на поезде, мы оказались в городе Н(акель), где я был когда-то осужден. В последней пивной в спокойной обстановке я с помощью ножа и ластика исправил наши проездные документы.

В П(отулиц) я прибыл со смешанными чувствами. Придется ли мне сейчас снова пройти карантин? Если так, то надеюсь, что транспорт отсюда уйдет не позднее чем через пару дней.

Порядок прибытия в лагерь со времени моего прежнего пребывания здесь сильно изменился. Я заполнил новый опросный лист. Сначала я опротестовал было свое пребывание здесь среди гражданских лиц, но женщина, которая заполняла лист, отсоветовала мне делать это.

Транспорт, которого все ожидали, был запланирован именно для гражданских заключенных. Как солдат, я не имел к нему никакого отношения. Поэтому, чтобы помочь мне, она «по ошибке» взяла для меня другую форму, что, как оказалось позже, было сделано в данном