Алексей Карпов - Юрий Долгорукий

Когда он явился к Федоровскому монастырю, киевляне уже выволокли Игоря из церкви, где тот стоял на обедни. С князя-инока сорвали монашескую мантию, свитку и нагого потащили к монастырским воротам. Со всех сторон раздавались возгласы: «Убейте! Убейте его!» Увидев Владимира, Игорь простонал: «Ох, брате, камо мя ведут?» Владимир, соскочив с коня, прикрыл его наготу своим плащом и вновь обратился к толпе: «Братие моя, не мозите сего ство-рити зла, ни убивайте Игоря!» Воспользовавшись минутным замешательством, он повел несчастного на двор своей матери, соседствовавший с Федоровским монастырем, однако толпа вновь накинулась на Игоря. В пылу схватки досталось и Владимиру, которого также стали избивать «про Игоря». Боярин Михаил заступился за князя; его избили в кровь, сорвали с шеи золотой крест с цепью и едва не убили насмерть. Владимиру все же удалось втолкнуть Игоря в «Мстиславль двор»; там слуги попытались укрыть его на сенях, однако толпа бросилась вслед, выломала запертые за Игорем ворота, подрубила сени, стащила Игоря вниз и принялась добивать. Еще живого, его обвязали за ноги веревками и поволокли через весь город к старому княжьему двору, насмехаясь над уже бездыханным телом. «И ту прикончаша и, и тако скончаша и Игоря князя, сына Олгова; бяшеть бо добрый и поборник отечьства своего, в руце Божий преда дух свои; и съвлекъся ризы тленьнаго человека, и в нетленьную и многострастьную ризу оболкъся Христа, от негоже и венцася, въсприем мучения нетленный венечь, и тако к Богу отиде месяца семтября в 19 в день пяток»{162}.

Но и тело несчастного князя не было оставлено в покое. Его на телеге отвезли на Подол, «на торговище», и бросили там на поругание. Многие, однако, уже в самый день убийства взирали на Игоря как на святого. «Человеци же благовернии, — свидетельствует летописец, — приходяще, взимаху от крове его и от прикрова, сущаго на нем, на теле его, на спасение себе и на исцеление, и покрывахуть наготу те-лесе его своими одежами». Владимир, едва отойдя от случившегося, послал тысяцких Лазаря и Рагуила к телу князя. Те повелели отвезти его в церковь Святого Михаила — так называемую «новгородскую божницу». И в ту же ночь, по свидетельству летописи, Бог явил знамение над телом невинно убиенного: сами собою в церкви зажглись все свечи. Об этом рассказали митрополиту Клименту, но тот — возможно, опасаясь нового мятежа — повелел утаить случившееся. На утро посланный митрополитом федоровский игумен Анания перевез тело Игоря в монастырь Святого Симеона, построенный еще дедом князя, Святославом Ярославичем. Там Игорь и был похоронен — уже с соблюдением подобающих обрядов[39].

И после убийства князя киевляне в большинстве своем не признавали себя виновными. Когда тысяцкий Лазарь стал укорять их, они переложили вину на черниговских князей: «Не мы его убили, но Олговичь, Давыдовича (двойственное число. — А.К.) и Всеволодичь, оже мыслил на нашего князя зло, хотяче погубити льстью, но Бог за нашим князем и Святая София». Позднее та же версия событий прозвучит и в окружении киевского князя Изяслава Мстиславича.

Между тем Изяслав по-прежнему пребывал с войсками у Сулоя. Когда ему сообщили о случившейся в Киеве трагедии, он, по словам летописца, прослезился, сожалея об Игоре. «Аще бых ведал, оже сяко сему быти, — с явным запозданием сетовал он, — то аче бы ми и далече того блюсти отслати, а могл бых Игоря съблюсти». Более всего киевского князя тревожило, что люди могут обвинить его в Игоревой смерти, подумать, будто бы он велел киевлянам убить его: «Но тому Бог послух, яко не повелел, не науцил». Дружина же утешала своего князя: «То, княже, Бог ведаеть и вси людье, яко не ты его [убил, но уби суть братиа его], оже хрест к тобе целовавше, и пакы ступиша, и льстью над тобою хотели учинити и убити хотяче». На том князь и успокоился. «Аже ся уже тако учинило, а тамо нам всим быти, а то уже Богови судити», — глубокомысленно изрек он и «пожаловал» киевлян, то есть отпустил им вину за совершенное злодейство.

Тогда же о гибели Игоря стало известно в Чернигове. Давидовичи немедленно известили об этом князя Святослава Ольговича. Святослав созвал свою «старейшую» дружину и со слезами на глазах объявил им о случившемся. «И тако плакася гор ко по брате своем», — констатирует летописец.

Горе Святослава поистине было безмерным. Погиб последний и самый близкий к нему из всех его братьев; погиб тот, ради кого он начал эту войну, вступил в союз с Юрием. До конца дней своих Святослав будет почитать Игоря и хранить память о нем.

Как прореагировал на это убийство Юрий Долгорукий, источники не сообщают. Однако догадаться не трудно. Наверное, он также пролил слезы, скорбя о невинно убиенном князе, послал слова соболезнования Святославу. Но еще больше в те дни его должны были заботить перспективы дальнейших совместных действий с черниговскими князьями против Мстиславичей. Смерть Игоря, казалось бы, делала невозможным примирение между ними. Но она же меняла «правила игры», лишала Святослава Ольговича главнейшего побудительного мотива для продолжения войны в союзе с Юрием.

…Обстоятельства гибели Игоря способствовали его церковному прославлению. По крайней мере в Черниговской земле его уже вскоре после кончины стали считать святым. В 1150 году Святослав Ольгович перенесет останки брата из Киева в Чернигов и положит их у соборной церкви Святого Спаса Преображения, «в тереме»{163}. Ныне память блаженного князя-мученика Игоря Черниговского празднуется Церковью 5 июня и 19 сентября (по старому стилю).

«МИР СТОИТ ДО РАТИ, А РАТЬ ДО МИРА»

Между тем военные действия охватывали все большую территорию. Сам Юрий занимал выжидательную позицию, до времени не стремясь лично принять участие в войне на юге. Вместо него там действовал его сын Глеб, начавший реализовывать свои права на Курск и другие города Посе-мья. Возможно, это была ошибка Юрия, и он упустил время для того, чтобы вместе со своими новыми союзниками нанести Изяславу Мстиславичу решительное поражение уже в 1147 году.

В конце лета или осенью этого года Глеб Юрьевич вместе со Святославом Ольговичем и союзными половцами двинулся к Курску, где сидел сын Изяслава Киевского Мстислав. И куряне, как прежде жители Киева, отказались воевать с потомком Мономаха. «На Володимире племя, на Гюргевича, не можем рукы подьяти», — заявили они своему князю. Мстиславу Изяславичу не оставалось ничего другого, как уехать к отцу в Киев.

Так Глеб без всякого сопротивления занял Курск. Однако жители других городов Посемья его не приняли. Глебу удалось взять силой лишь небольшой городок Попашь на реке Суле — и то только после того, как к нему присоединился черниговский князь Изяслав Давыдович со своей дружиной.