Батюшков не болен - Глеб Юрьевич Шульпяков

Москвы на похороны. Жуковский был побочным сыном её мужа – от пленной турчанки Сельхи, жившей в усадьбе Буниных. Жуковский, хоть и был записан на другую фамилию, воспитывался в доме наравне с законными дочерями Бунина. Ему выхлопотали дворянство и отправили учиться. Мечтой обеих женщин, и овдовевшей Буниной, и Турчаниновой (той самой Сельхи), с которой Бунина примирилась – было обеспечить “Васеньку” хоть какими-то средствами к независимому существованию. Этим средством стала деревенька Холх и 17 крепостных душ. Её-то и купила в дар Жуковскому Бунина. Деревня находилась как раз напротив Муратова, где жило семейство дочери Буниной, сводной сестры Жуковского, в чью дочь Машу Протасову (в племянницу, то есть) он и был влюблён. Той весной всё как будто смешалось, и горе (смерть Буниной, а буквально через несколько дней и смерть родной матери) – и радость, что теперь можно жить своим домом и своим умом подле возлюбленной. “Я имею для себя угол, – пишет он Тургеневу, – в котором соединены для меня драгоценные мне люди, они избавят меня от ужасной муки одиночества; имею маленький кусок, которого может быть для меня довольно и который есть благодеяние моей матери, буду работать и этим одним ограничу свою жизнь”. “…я теперь надолго закопался в деревне, – сообщает он Вяземскому, – и буду появляться в Москве на короткое только время. Поклонись для меня Батюшкову. Он меня совсем забыл”.

Пётр Вяземский. Несмотря на карточный проигрыш и инфляцию – Пётр Андреевич остаётся выгодным женихом. Многие московские мамаши мечтают выдать за него своих дочерей, однако только одной из них удаётся с блеском окрутить поэта. Легенда о том, как женили Вяземского, известна со слов П.И. Бартенева, рассказавшего подробности правнуку Вяземского. Вот как обстояло, по словам Бартенева, дело. Летом 1811 года, когда Батюшков снова вернулся из Москвы в деревню, Вяземский гостил в доме Кологривовых на Тишинке. Это была окраина города: сады, пруды, усадьбы. Компания молодых людей веселилась подле одного из таких прудиков, когда хозяйская дочка Вера вдруг забросила свой башмачок в воду. Вяземский первым бросился доставать его и чуть не утонул. Полуживого, его отнесли в дом, где он остался сохнуть и поправляться на ночь. Усерднее всех ухаживала Вера; её мать тайком подложила Вяземскому часики дочери; утром они были обнаружены на его ночном столике; князю дали понять, что теперь, чтобы не скомпрометировать девушку, надо жениться. Так, подобно Пьеру Безухову, Вяземский оказался в женихах, сам того не заметив. Дело оставалось за малым, открыть помолвку Карамзину, который в то время жил с семейством в Остафьево.

Николай Карамзин. В марте 1811 года “Записка о древней и новой России” была представлена Карамзиным Александру. Встреча произошла в Твери при посредничестве Екатерины Павловны. Среди причин, подтолкнувших Александра сослать Сперанского и свернуть реформы, а именно – 1) заносчивая самоуверенность самого Сперанского, 2) угроза наполеоновского вторжения, 3) ура-патриотические настроения в обществе и падение экономики – свою роль сыграла и карамзинская аналитика, в которой писатель полностью оправдывал историческую неизбежность крепостного права и абсолютной монархии в современной России.

Через полгода после записки – летом 1811-го – Карамзин как обычно удаляется в Остафьево: вместе с женой и двумя малолетними детьми, и дочкой от первого брака Софьей. А молодой Вяземский остаётся догуливать лето в Москве. Тут-то и происходят события на Тишинке. Всё бы ничего, если бы не матушка невесты, известная московская барыня Прасковья Гагарина, во втором замужестве Кологривова. Когда-то Карамзин был влюблён в неё. Их роман случился в 1790-х. Вернувшись из путешествия по Европе, Карамзин тогда порвал с масонами, поселился в Москве и занялся журналистикой. А Прасковья Юрьевна вернулась из Польши, где потеряла мужа, и жила одна со своим горем и малолетними детьми на руках. Современники (Долгоруков) вспоминали, что Гагарина “смолоду была женщина взбалмошная и на всякую проказу готовая”. Привыкшая к лени и роскоши, она была вынуждена заниматься хозяйством, которое быстро пришло в расстройство. Гагарина была на два года старше Карамзина и несмотря на безутешность вдовства – увлеклась писателем. К тому времени обоим было под тридцать. Карамзин сделал ей предложение и даже нарисовал в стихах (“К верной”) образ их будущей жизни. Однако Прасковья Юрьевна не собиралась жить в сентиментальной глуши “далеко от людей, в лесу, в уединеньи”; ей хотелось быть на виду и на слуху; надо было растить детей и обустраивать их судьбу. Небогатый журналист и издатель скандального “Московского журнала” вряд ли подходил на роль состоятельного мужа; Гагарина бросила Карамзина. Уже в новом веке она нашла, что искала, и вышла за московского богача Кологривова; Филипп Вигель вспоминал, что “не знавал человека более его лишённого чувства, называемого такт: он без намерения делал грубости, шутил обидно и говорил невпопад”. Однако именно этот “влюблённый медведь” составил основу беспечной жизни Гагариной и её детям. И вот теперь Вера, дочка этой самой Прасковьи, когда-то обманувшей мечты писателя – вошла к нему в семью. Подобная “ирония судьбы” не могла не поразить даже такого уравновешенного человека как Николай Михайлович. Выходило, что спустя десять лет он-таки породнился с Гагариной, но совсем не тем образом, на который рассчитывал. Если признать, что Гагарина сводничала по плану, следует отдать должное её остроумию. Ей льстило иметь бывшего любовника и знаменитого писателя в поле своего притяжения. Она добилась этого через дочку. Надо полагать, Карамзин был в бешенстве от того, как ловко “окрутили” Вяземского, – но уже ничего не мог поделать.

Николай Гнедич. В 1811 году планы Николая Ивановича, наконец, окончательно состроились – он не только получил пенсию на перевод Гомера от великой княгини, но и место служащего в Публичной библиотеке (благодаря Оленину). Он и Крылов заживут на казённых квартирах, и это как раз тот вариант, о котором Батюшков может только мечтать. Он искренне рад за друга, но в интонации письма к сестре слышна обида. На что? На порядок вещей, фортуну, собственное неумение обустраивать дела и пр. Гнедич имеет теперь около 4000 годового дохода, и это при том, что ему не надо платить за дрова и квартиру. При тех же доходах Батюшков не может позволить себе такой роскоши.

Василий Пушкин. Василий Львович был в тот московский год на виду и на слуху у литературного сообщества. Среди тех, кому искренне, хотя и не без иронии, симпатизировал Батюшков, Пушкин мог бы сполна выразить всю “московскость” литературы предвоенного времени. Человек-персонаж, он с лёгкостью нарушал границы между литературой и жизнью, дополняя собственным колоритным образом – и свою поэзию,