Вольная русская литература - Юрий Владимирович Мальцев

с необыкновенной точностью воспроизводящий атмосферу нетерпимости, подозрительности и лжи, царящую в советских воспитательных заведениях. Когда копии этого документа стали циркулировать в Москве, они были буквально нарасхват. Некоторые места читались вслух в товарищеских компаниях и встречались дружным хохотом – настолько нелепы, почти анекдотически абсурдны слова и поступки начальственных особ и некоторых рядовых «преданных партии» учителей. «Раньше никто в школе не знал и не говорил ни об Андрее Белом, ни о Саше Черном, ни об Ахматовой, ни о Гумилеве. А теперь? Откуда они услышали про них?.. Меня очень насторожил случай на диспуте, когда девятиклассник спросил, почему нельзя считать геройством смерть Гумилева», – говорит один из них. А другой подхватывает: «В самом их (Айхенвальда и Герлин) педагогическом процессе кроется преступность… Самостоятельность! Мысль! Дух у них не тот, вот что. Самостоятельного мышления на уроках захотелось! Прежде правильно надо мыслить, а потом можете и самостоятельно» (стр. 75).

И как результат такого воспитания – очень выразительная финальная сценка в школе на уроке: «Десятиклассник пишет на листке: история с Айхенвальдом меня многому научила. – Соседка пишет: чему? – Тебя ничему, если ты думаешь, что я тебе отвечу! – И тут же комкает лист и прячет себе в карман» (стр. 89).

Определенными литературными достоинствами отличается и другой очерк Айхенвальда – «Ангел, Сталин и третий лишний», в котором он рассказывает о своем детстве: арест отца за «бухаринский уклон», когда мальчику шел пятый год, потом в девять лет – арест матери, жизнь с бабушкой, массовые аресты вокруг (почти каждый день кто-нибудь из детей приходил в школу с заплаканными глазами), травмированное детское сознание, ранняя горечь и раннее созревание.

Об аналогичном опыте детства (опыте, пережитом в России миллионами детей) повествует в своем «Рассказе о родителях» Жорес Медведев[158].

Те, кто хочет знать, как возник и как работает самиздат, с интересом прочтут книгу Р. Пименова, талантливого молодого ученого, доктора математических наук, – «Один политический процесс». Пименов рассказывает о возникновении молодежных оппозиционных кружков после смерти Сталина, о брожении среди мыслящей молодежи. В августе 1957 года Пименов и его друзья были судимы за «антисоветскую пропаганду»; о подготовке этого процесса и о самом суде Пименов подробно рассказывает в своих воспоминаниях. Впоследствии Пименов стал одним из самых активных распространителей самиздата, за что и был снова арестован (1970 г.).

Религиозное возрождение, наблюдающееся сегодня в России, массовое обращение интеллигентной молодежи к христианству (как реакция на скомпрометировавшую себя материалистическую и атеистическую официальную доктрину) породило большую подпольную религиозную литературу, так называемый религиозный самиздат. В октябре 1974 года семеро молодых людей были арестованы за печатание Евангелия в подпольной типографии на хуторе Лигукалис в Литве (до ареста им удалось отпечатать 30 ооо экземпляров Евангелия).

Среди этой самиздатовской религиозной литературы есть и интересные книги мемуарного характера – автобиографические рассказы о том, как воспитанные в атеистическом духе в стране всеобщего и обязательного атеизма люди приходят к вере.

Наиболее широкую известность получили «Весенние мысли и воспоминания» Вадима Шаврова. Сын старого большевика, активного участника Октябрьской революции, крупного военного деятеля, генерал-лейтенанта, «воинствующего безбожника, с отвращением относившегося ко всему, что хотя в самой отдаленной степени напоминало “поповщину”, старавшегося привить детям материализм и атеизм», В. Шавров ведет в молодости разгульный образ жизни, пьянствует, развратничает, дебоширит. После войны, в которой он участвовал будучи еще совсем молодым человеком, Шавров учится в привилегированном высшем учебном заведении, готовящем дипломатов, – Московском институте международных отношений. Перед ним раскрывались возможности блестящей карьеры. «Но уже тогда меня не удовлетворяла полностью материалистическая философия, – пишет Шавров. – Я не мог сформулировать точно, почему именно она меня не удовлетворяет… Однако всякий раз, когда я углублялся в ее изучение – я чувствовал где-то в глубине сердца: “Не то! Нет, нет! Совсем не то!” Я инстинктивно чувствовал бессилие этой мертвенной схоластической философии, которая не может ответить на самые заветные вопросы человеческой души: в чем смысл жизни? почему человеку свойственно стремление к правде, добру, красоте?» Окончательное обращение свершилось после ареста, в концлагере.

Шавров говорит, однако, что не поиски утешения привели его к религии, а «сама жизнь»: «Там, в заключении, среди бесчисленного количества самых разнообразных людей, соединенных в причудливый калейдоскоп, находясь в самой гуще жизни, я твердо понял, что единственная сила, которая может преобразовать, обновить, одухотворить даже эту массу людей, есть любовь – Божественная любовь, принесенная на землю Иисусом Христом. И я без колебания и сомнения принял Его

Евангелие в свое сердце и сразу почувствовал такое неизъяснимое счастье и радость, которых до того не знал… Я всё больше убеждался, что вера в Бога является главным источником радости, жизненной энергии и духовного благородства».

Здесь же следует упомянуть и чрезвычайно ценную для исследования истории русской церкви в советское время книгу воспоминаний Левитина-Краснова «Закат обновленчества»[159]о русской обновленческой Церкви, о ее разгроме, о таких церковных деятелях, как митрополит Н.Ф. Платонов и первоиерарх обновленческой церкви Александр Введенский, учитель, наставник и друг Левитина-Краснова.

О нравах и атмосфере, царящих в советских артистических кругах, рассказывает в своей книге «Генеральная репетиция» известный поэт и драматург, автор популярных «подпольных» песен Александр Галич[160].

Интересно сравнить эту книгу с «Записками музыканта» скрипача М. Гольдштейна[161], в которой также с большой прямотой и смелостью говорится о противоестественных условиях существования советских деятелей искусств, находящихся под постоянным контролем партийных бюрократов, о расцветающей в советском искусстве «халтуре».

Большую сенсацию и большие споры в России вызвала книга дочери Сталина Светланы Аллилуевой «Двадцать писем к другу»[162], правда, широкую известность книга получила лишь после того, как она была издана на Западе и стала тайно проникать в Россию, до этого же ее читали в Москве лишь близкие друзья Аллилуевой. Интерес к книге Аллилуевой был вызван не любопытством к интимной жизни тирана, а очень больным для всех русских интеллигентов сегодня вопросом: какова роль личности в истории – действительно ли история движется согласно законам, как говорят марксисты, и личность, даже обладающая государственной властью, не может что-либо изменить существенным образом?

История России последних пятидесяти лет, насильственные изменения, совершенные людьми, целиком преобразившие лицо страны и жизнь народа, приводят многих к выводу, что именно людская воля – основной двигатель истории. А если так, то огромное значение приобретают личные черты и моральный облик человека, стоящего у власти. Взгляд этот очень хорошо выражен в эссе «Нравственный облик исторической личности» Григория Померанца[163], популярного автора «подпольных» философских и социологических эссе, очень широко ходящих в самиздате. Такой, казалось бы, пустяк, с точки