Александр Родимцев - Твои, Отечество, сыны

В штабной землянке, вырытой под откосом, освещенной гильзой из-под снаряда, сплющенной и заправленной керосином, тоже было тихо, — ни возгласа, ни знакомого телефонного звонка.

Стрелка часов медленно подползала к десяти. Скоро начало… Темная беззвездная ночь навалилась на город, и даже высокие всплески пожаров не могли ее разогнать. Но вот из землянки донесся голос Борисова:

— Время, товарищ полковник.

Я еще раз взглянул на часы: да, время.

— Ракеты!..

Три красные ракеты взметнулись в небо и, казалось, запутались в низких тучах. По полю, по притихшим строениям Тима плеснул багровый, волнистый свет. Это был сигнал к десятиминутному артиллерийскому огневому налету и одновременно к атаке северо-восточной окраины города… Загромыхали, заревели наши батареи, и, словно в ответ им, посыпалась частая пулеметная дробь.

— Слышите, товарищ полковник?! — стараясь перекричать артиллерийские залпы, докладывал начальник связи Кастюрин. — Это бойцы 96-го полка и специальные группы приступили к выполнению боевой задачи…

— Свяжите меня с командиром. Только побыстрее…

Мне ответил связист полка Лапидус:

— Полк ведет бой… Взяты пленные. Командир сейчас в бою…

Слышимость была отвратительная, и я понял только одно, что пленных нет возможности доставить в штаб дивизии, они до чертиков пьяны, даже не могут говорить. Единственное, что удалось у них выяснить: причину пьянки. Оказывается, они отмечали день рождения своего командира Ганса Миллера и налакались трофейной водки свыше всяких мер. Этот Ганс все же пытался оказать сопротивление, но кто-то из бойцов стукнул его прикладом, и злополучный именинник больше не встал…

Через несколько минут Лапидус позвонил сам.

— Товарищ полковник, от пленных удалось добиться, что вчера вечером в город прибыл полк моторизованной пехоты из другой дивизии…

Я уже знал это. Значит, данные нашей разведки подтвердились, и, очевидно, танки противника покинули город… Стрелка на моих часах приближалась к пяти утра. Как все же быстро пронеслась ночь! Мне сообщили, что бойцы первого эшелона полков готовы к штурму. Командир артиллерийской бригады Игнатов дал команду на открытие огня… Ну, братцы, дело теперь зашевелилось! Была бы раньше в нашей десантной бригаде такая артиллерия, гитлеровцы не теснили бы нас и не наступали на пятки.

Кроме тяжелой армейской артиллерии, огонь открыла дивизионная и полковая. Захлопали минометы… И что это? «Катюша»!.. Огромные огненные плети взметнулись и опустились в расположении врага. Какая сокрушительная силища! Длинный, хвостатый клубок пламени с гулом и скрежетом взмывает в небо и, стремительно описав траекторию, рушится на боевые порядки гитлеровцев. Бойцы не могут сдержать своего восторга. Откуда-то издали слышится ликующий крик… Да и офицеры штаба готовы пуститься в пляс. До чего же грандиозное и устрашающее это зрелище — залп гвардейских минометов!

Я уверен, что весь личный состав дивизии никогда еще не наблюдал такого массированного сокрушающего огня. Стоп, всякие там клейсты и гудерианы! Вы слишком долго пикировали на нас и утюжили нас танками. Залпы «катюши» охладят ваш пыл, выковырнут вас из танков и из самых глубоких щелей, заставят не только пятиться — нет, драпать!

Со стороны деревни Становое донеслась частая ружейно-пулеметная стрельба; вскоре она слилась в сплошной звенящий шум, будто кто-то близко, в землянке, сыпал горох на лист железа… В темени ночи деревни не было видно, сколько ни вглядывайся — ни проблеска, ни огонька. Но вот на окраине полыхнуло бурное белое пламя. Я знал от разведчиков, что гитлеровцы сосредоточили там несколько десятков автомашин, крытых брезентом. Сначала наша разведка полагала, что эти машины гружены награбленным добром. Теперь стало ясно: это взрывались и горели бочки с бензином.

Специально созданные группы десантников из 283-го полка добрались до автоколонны противника. Пламя было настолько ярким и высоким, что даже здесь, у штабной землянки, стало светлей. А пожар полыхал и разгорался все яростней и неудержимей, и словно из его раскаленного добела горнила доносились то очереди автоматов, то разрывы ручных гранат…

Теперь почти непрерывно звонил телефон. Командиры полков докладывали, что их подразделения ворвались в город и ведут уличные бои.

Начальник штаба посмеивался, потирал руки и рассуждал вслух:

— Самый верный признак успеха — это когда звонят снизу, из частей, когда командиры полков или комиссары сами ищут вас, Александр Ильич, или меня и торопятся доложить: вот как, мол, мы организовали бой… Здорово! Мы уже ворвались в город! А если дела в полку неважны и поставленная задача не выполняется, тогда подчиненные на твой звонок ответят, что командир-де только что ушел в низы…

В землянку вошел Иван Самойлович Грушецкий:

— Как будто неплохо идут дела, товарищи? Я верю: взять город мы возьмем, но удержать его будет труднее. Утром фашисты, конечно, предпримут контратаки. Город им нужен. Здесь узел грунтовых и шоссейных дорог. Важно, чтобы полки закрепились на достигнутых рубежах. Поэтому в инженерном отделе армии нужно немедленно истребовать противотанковые и противопехотные заграждения.

Я кивнул Борисову.

— Действуйте…

Связь с 16-м стрелковым полком была прервана уже долгое время, и я начинал опасаться за положение дел у его командира майора Чернова.

Путь до штаба полка недалек — один километр, но одолеть его оказалось довольно трудно. Несусветная темень, поднимешь руку и не можешь ее рассмотреть, сколько ни напрягай зрение. Машины и танки так изрыли дорогу, что в провале выбоины смело может разместиться взвод солдат, а с вечера подморозило, черноземная грязь закаменела, — настоящие противопехотные заграждения, без вмешательства саперов!

Впереди едва уловимо заблестел огонек. Мы вошли в саманную избушку: мой адъютант Шевченко, два автоматчика и я. Здесь располагался медицинский пункт батальона Наумова. На брезентовых койках корчились, бредили, стонали тяжелораненые. До десятка легкораненых, уже перевязанные, сидели вокруг железной печурки на полу, курили и сумрачно молчали.

Я поздоровался. Солдаты ответили дружно, и некоторые поспешно встали. Другие, с перебинтованными ногами, продолжали сидеть на полу.

— Рассказывайте, товарищи, кто где был ранен?

— В городе…

— В самом центре…

— Я на окраине.

— Я на главной площади… Самую трудность преодолел — высоту, и вот тебе, анафема, пуля прямо в колено!

— Город в наших руках или нет?

Солдаты переглянулись: мне стало ясно, — они не могли ответить на этот вопрос.