Вспоминалки - Владимир Рыскулов

несколько недель мама позвонила ему на работу. Ей ответили, что его нет на месте. Голос, который это сказал, принадлежал нашему отцу.

Через много лет, когда я учился в институте, она снова позвонила ему на работу. Теперь уже женский голос ответил ей, что два года назад он попал под трамвай. И это была правда: потом мама побывала на его могиле.

Красные и белые

Мои бабушки, три сестры, родились в одном небольшом сибирском городке, в семье служащего железной дороги. Средняя сестра умерла в 32 года от лейкемии, младшая — когда я учился на 1-ом курсе, а старшая, которая вышла замуж ещё до революции, дожила до 1986 г. и скончалась в возрасте 93 лет. Мужья всех трёх занимали высокие государственные должности, были незаконно репрессированы (расстреляны в 1938 г.) и реабилитированы посмертно.

Во время Гражданской войны в их город входили то красные, то белые, то анархисты. Однажды вечером к ним постучали. Открыли засов. На пороге стоял вооружённый человек в кожаной куртке, красноармеец. Его спрятали за печкой. Спустя пятнадцать минут к ним ворвались колчаковцы и начали обыск.

— В доме есть мужчины? — спросили они вдову (супруг её потерял зубы, натёр десну, и у него возникла раковая опухоль, от которой он умер).

— Нет, только я и мои дочери, — ответила она.

Вскоре они ушли, не догадавшись посмотреть за печкой, где прикрывшись дровами, лежал красноармеец. Когда город заняли большевики, спасённый ими человек, который оказался комиссаром, приехал с возом дров и огромными буханками хлеба, ценившимися тогда на вес золота.

Ещё одним ярким (на ум сразу приходит «Открытая книга» Каверина) воспоминанием в жизни бабушки, младшей из сестёр, было то, как она влюбилась в одного гимназиста и он назначил ей свидание на скамейке, в парке. Они встретились, и тот по секрету сказал её, что собирается жениться на другой и приглашает её на свадьбу. Бабушка согласилась прийти, но вскоре по стране пронеслись две революции, потом Гражданская война, он вступил в ряды белых и был убит в одном из боёв с красными.

Вскоре, спасаясь от голода, семья уехала в Ташкент, где бабушка познакомилась с моим дедом, который случайно оказался с ней на лечении в местной больнице. Живая, весёлая и общительная, девушка сразу понравилась ему и, уезжая в Москву, он оставил ей свой адрес и телефон. Несмотря на настойчивые ухаживания и даже предложение одного летчика выйти за него замуж, бабушка поехала в Москву.

«Муки и радости» переводчика

Когда группа переводчиков, призванных на срочную военную службу, приехала в Дамаск, с нами встретился начальник отдела кадров. Все ребята, кроме меня, были из среднеазиатских республик, поэтому он, наверное, обратился лично ко мне:

— Если ты, поработав в «Интуристе», думаешь, что сразу здесь заговоришь, то ты ошибаешься.

Конечно, нас, филологов, параллельно обучали военному переводу, но он затрагивал лишь общевойсковую лексику. Специфику ПВО с её сложной техникой мне только предстояло освоить. Во время первых двух месяцев службы в Дамаске, откуда я ежедневно ездил на аэродром в пустыне, я сразу признался советнику командира зенитно-ракетной бригады, пожилому интеллигентному полковнику, что плохо понимаю сирийский диалект.

— Ничего страшного, — успокоил он меня. — Главное то, что говорю генералу я.

За свой перевод на арабский я ручался: литературный язык я знал хорошо. Кроме того, моя безудержная трескотня с сирийскими офицерами в автобусе в течение долгой дороги на аэродром, видимо, окончательно развязала мне язык, потому что во время очередной беседы советника с генералом, тот дважды обратился ко мне, называя по имени:

— Вы стали переводить лучше.

Когда меня перевели из Дамаска в Хомс, главный инженер, подполковник, которого я имел несчастье несколько раз обыграть в шахматы, в моём присутствии сказал про меня своему советнику:

— Переводчик плохой.

Здесь мне сразу вспоминается известная шутка своих коллег: «Береводчик блёхо» (арабы не выговаривают «п» и смягчают «л»). После этого сирийский офицер высмеивал каждую мою речевую ошибку или неверное произношение звуков. Правда, однажды хоть и с недовольным выражением лица, он всё-таки помог восстановить электричество в квартире, где я жил с женой и двумя маленькими дочерями. Сам он немного говорил по-русски и делал это весьма забавно. Однажды советник спросил его:

— Где ключи?

— Ключи в портфеле, — ответил тот, — портфель в машине, машина возле дома, дом в городе.

Раздался общий смех.

Командир бригады, пожилой дивизионный генерал, поначалу относился ко мне весьма иронически, указывая на мои ошибки в речи. Поэтому я удивился, когда он вдруг увидел меня идущим по улице и довёз сам на машине до дома (он жил где-то поблизости от нас со своими двумя жёнами). Через год его повысили до должности командира дивизии (вернувшись в Сирию опять я выяснил, что он возглавил войска военного округа). Его советский переводчик отсутствовал, а местный только болтал, ничего не делая. Мне пришлось дома за полсуток перевести длинный план боевой подготовки дивизии (мой начальник дал мне в помощь одного капитана, который чертил рамки для таблиц). На следующее утро генерал, сидя за рулём машины, поехал со мной и своим советником в Дамаск. Там мы зашли в кабинет главкома ВВС и ПВО Сирии, и тот, не читая, утвердил перевод плана, написанный моей рукой. Затем генерал пригласил нас в служебный ресторан, где обедали работники Генштаба САР в высоких званиях. После этой поездки мой начальник вдруг спросил меня:

— Что ты скажешь, если предложат должность переводчика советника командира дивизии?

— Я останусь с Вами, — ответил я.

Но ко мне никто не обратился. Дело в том, что моя должность уже была майорской, хотя я числился лейтенантом (ошибка выяснилась только после окончательного расчёта с Министерством обороны СССР; оказалось, ещё накануне загранкомандировки мне присвоили очередное звание старшего лейтенанта, а моё представление, написанное начальником и отправленное в Москву, ненужным).

Новый командир бригады начал знакомство с советником рассказом о том, что он переведён из Хамы, где долго работал с нашими специалистами, и что владеет русским языком. Всё это он говорил по-арабски. Затем прошёл митинг, где надо было выступить с речью. Текст её и перевод мы написали заранее. С трибуны, оснащённой микрофонами, советник читал по предложению, а я вслед за ним дикторским голосом, выработанном ещё в «Интуристе», озвучивал перевод. Затем ко мне подошёл незнакомый сирийский офицер и, улыбнувшись, сделал комплимент:

— Когда Вы читали перевод, Вас на слух невозможно было отличить от араба.

Через некоторое время генерал сказал мне по-русски в присутствии моего начальника:

— Обычно ваши переводчики