Повелитель камней. Роман о великом архитекторе Алексее Щусеве - Наталья Владимировна Романова-Сегень

говорю о населении. Это даже не обсуждаемо. Я честно трудился всю жизнь на благо Родины. Сначала в царской стране, затем в советской. Времена менялись, но Родина оставалась Родиной, и я, повторяю, честно и добросовестно работал, не покладая рук, не жалея сил. Построил большое количество зданий, отремонтировал, отреставрировал и что я только еще не сделал. А вы? Тоже ведь, как я. Один в один. Ваши полотна – не просто дар небес, а огромный труд. Труд длиною в жизнь. Сложную, яркую, порой невыносимую. Я для себя строил? Вы для себя писали отрока Варфоломея? Нет. Для родины, для страны, для людей, для потомков. Так почему появляются на свет такие сволочи, типа Гитлера, которые норовят уничтожить мой труд, длиною в жизнь? Он хочет растоптать все, что я сделал. И то, что вы сделали. И то, что другие сделали. Казалось бы, живи да радуйся, какие смелые решения в сегодняшней советской архитектуре. Мы не боимся сочетать ренессанс и барокко, классицизм и конструктивизм, ар-деко и даже готику. И все вместе образует нечто масштабное. Дух захватывает от того, куда еще устремится архитектурная мысль! И тут приходит на нашу землю очередная сволочь и заявляет: «Вы строить собрались? А вот накося, выкуси, мы вам все разрушим. Нам, европешкам, отвратительно видеть процветающую Россию!»

М. В. Нестеров. Утро Воскресения. Триптих: Мироносица, Ангел на гробе и Мария и Христос

1911–1918

[ГТГ]

– Не дадут этому Гитлеру ничего уничтожить, ни ваше, ни мое, ни других. – Нестеров подошел к креслу, сел, старчески положил руки на колени. Немного помолчав, он хлопнул ладонями по коленям и резко встал: – Руки чешутся писать вас дальше. Неутолимая жажда влечет меня к работе. Я дал себе слово написать ваш портрет. – Но произнес он это так, будто самого себя пытался снова принудить к неотложной работе.

М. В. Нестеров. Христос у Марфы и Марии

1918

[ГТГ]

М. В. Нестеров. Путь к Христу

1911

[ГТГ]

– Лишь бы Гитлеру он в пасть не попал, – печально заметил Щусев.

– Подавится. – Нестеров вернулся к холсту.

Видя, как теперь портрет не летит, а еле ползет, Щусев предложил:

– Может, отложим до лучших времен?

– Зная о моем возрасте и болезнях, не следует мне этого предлагать.

– Подождем пару деньков. Война закончится, и продолжим.

– Нет, Алексей Викторович, это надолго. У меня с утра чувство радости сочеталось с необъяснимой тревожной тоской. А сейчас я убежден, что ваш портрет станет моей самой последней работой.

Нестеров внимательно посмотрел на своего давнего приятеля. Попытался улыбнуться. И тут Щусев заметил, что из правого глаза художника потекла слеза. Он быстро подошел к Нестерову и крепко обнял за плечи. «В чем только душа держится?» – подумал Алексей Викторович, высвобождая из объятий астеническое тело дорогого ему человека.

– Но, милый мой зодчий, я справлюсь, еще как справлюсь. Сложность не в войне, будь она неладна, не в моих болезнях, будь они тоже неладны, а в том, что мне приходится раскрывать сложный образ. Были бы вы попроще, мне бы легче работалось! – рассмеялся Нестеров.

– Ну, уж тут я вам ничем не могу помочь. – Щусев тоже рассмеялся.

– А может, мне все-таки изобразить вас смеющимся? – произнес Нестеров.

– Еще чего! – возмутился архитектор. – Сиди и скалься, как идиот. Да еще спросят: «А когда написан портрет? В тот день, когда война началась? А что ж он так веселится?!» Нет и еще раз нет. На такое я не подписываюсь.

– Тогда садитесь, и хватит обниматься, – посуровел живописец.

– Вот кого вы мне всегда напоминали, так это отца Андрея Болконского. Такой же сухарь. Но зато крепкий, не укусишь. Это я давно понял.

– Еще бы, – фыркнул Нестеров. – Вы одно время, батенька, были весь такой псковский, весь такой новгородский, хоть святых выноси. «Я намерен возводить собор в обители, исходя из данной традиции. А ваша задача стилизовать стены под древнюю фреску…»

– А вы мне тогда что ответили? «Это вам, юноша, следует стилизовать свою архитектуру под мою живопись».

– И правильно ответил. Сбил с вас всяческую спесь.

– Я всегда о вас думал: «О, на этого где сядешь, там и слезешь!»

– А вам бы только на кого-нибудь сесть и поехать, да еще погонять: «Но, милая!» Хан ордынский!

– Так вот почему вы меня заставили в халаты нарядиться?

– Ну разумеется. Поняли, наконец, мой замысел. Э, э, куда снимаете? Я еще пару часиков хочу сегодня поработать. Вернуть верхний халат на место!

Щусев хмуро подумал и снова напялил на себя бухарский халат.

– Я, стало быть, хан ордынский… – пробормотал он. – А если, кроме вашего, не останется моих портретов, прикажете так и войти в историю в виде этакого восточного деспота?

– Вас же писали.

– Кто? Эти бездари? Человек в костюме и галстуке с лицом, похожим на архитектора Щусева? Увольте, любезнейший Михаил Васильевич, этот официоз в истории живописи не останется.

– Позвольте, а Кустодиев! У него-то ваш портрет очень хорош.

– Ваша правда. Как-то я про него забыл. Кустодиевский портрет очень хорош. Но и на нем я официален.

– Да откуда нам знать, что останется, что не останется? Делать надо свою работу исправно, а уж история рассудит, что оставить, а что нет. – Нестеров продолжал работать, хотя и не с таким жаром, как до речи Молотова. – А рисовать, и вообще творить, надо, лишь открыв очи сердечные.

Б. М. Кустодиев

Портрет А. В. Щусева

1917

[ГТГ]

– Очи сердечные… Это вы хорошо сказали. Только у иных нет ни очей сердечных, ни самого сердца.

– Многие сегодня, узнав о войне, слезами умылись. Особенно у кого парни в армии или призывного возраста. Вашим призыв не грозит.

– Сколько раз мы цапались, а сыновей в честь друг друга назвали, – улыбнулся Щусев, но тотчас нахмурился. – Как там Алексей?

– Все хуже и хуже, – вздохнул Нестеров. – Десятилетие за десятилетием человечество борется с чахоткой, а никак побороть не может! Алексей Викторович, давайте вы будете говорить, а я по своей стародавней привычке молча работать.

Щусев умолк, понимая, что не надо было спрашивать о здоровье сына Михаила Васильевича, названного в его честь Алексеем. Следует поскорее сменить тему.

– М-да… Простите меня, что я тогда в Марфо-Мариинской напортачил. Доверился этому дураку, а в итоге у вас такая работа псу под хвост!

– Вы даже представить не можете, как я был зол! – Нестеров отошел от портрета на пару шагов назад. –