Арнольд Дейч. Вербовщик Божьей милостью - Александр Юльевич Бондаренко

учит терпению и покорности на земле, обещая награду в “загробной жизни”… Служители религии… являются пособниками контрреволюции… пополняют ряды агентов капиталистических разведок»[23]. В общем, у нас с этим было строго. У них – гораздо проще, о чём и свидетельствует автобиография Арнольда: «Отец был религиозным евреем и пытался всякими принуждениями и прежде всего битьём сделать из меня такого же».

Сложно сказать, насколько «битьё определяет сознание» – религиозное сознание – и воспитывает любовь к богу Яхве! С Арнольдом у его религиозного отца дело как-то не сладилось… И сейчас, кажется, было бы самое время порассуждать о проблеме отцов и детей, о конфликте уходящих и приходящих поколений, но тут вдруг вспоминаются слова философа Теодора Гомперца[24], выходца из еврейской купеческой семьи и выпускника, опять-таки, Венского университета, назвавшего религию своих предков «почтенным семейным сувениром». Ведь Гомперц нашему герою как раз в отцы годился, но ортодоксальных воззрений его собственного отца отнюдь не разделял.

Просто не его, Арнольда, это была жизнь – такая жизнь, как описана в «Повести о рыжем Мотэле», поэме Иосифа Уткина, военного корреспондента и поэта, впоследствии, как и Дейч, погибшего во время Великой Отечественной войны, только немного позже и совсем по-иному – один из них погиб в небе, а другой – в море:

В синагоге —

Шум и гам,

Гам и шум!

Все евреи по углам:

– Ш-ша!

– Ш-шу!

Выступает

Рэб Абрум

В синагоге —

Гам и шум,

Гвалт!..

В общем, так вышло, что любовь к Господу Генрих Дейч своему сыну вколотить не сумел, зато самого сына вскоре потерял. Наверное, это так, но подробнее о том мы расскажем чуть позже, а пока ещё несколько слов о семье нашего героя, хотя о ней мы знаем очень и очень мало.

Мать Арнольда звали Кате Эмануеловна – именно так написано в его анкете. В 1938 году ей был 61 год, тогда как Генриху Аврамовичу – 65. Мать, как указано в автобиографии, была дочерью посыльного. В семье, кроме Арнольда, были ещё два младших брата. Вот вроде и всё, что нам известно.

«С 1910 по 1915 год я посещал начальную школу, – писал Дейч в автобиографии, – а с 1915 по 1923 гимназию в Вене. В первые годы, поскольку отец служил в армии, я получал стипендию, позже я, за хорошую учёбу, был вовсе освобождён от платы за учёбу». Уточним, что начальное образование в Австро-Венгрии было не только всеобщим, но и обязательным для всех детей, начиная с шести лет, а потому, разумеется, бесплатным. «В Австрии, где либеральный городской средний класс высоко ценил приобщение к культуре как знак социального статуса, относившиеся к этому классу евреи впитывали её с особой интенсивностью: ведь пятно торгашей клеймило их жизни особенно ярко. Впоследствии Герцль отмечал, что на самом деле евреи всегда стремятся уйти от коммерческой деятельности, которую принято считать для них естественной: “Большинство еврейских торговцев разрешают детям учиться… Отсюда так называемая евреизация (Verjudung) всех профессий, требующих образования”»[25].

В общем, в судьбе Арнольда Дейча пока что не было ничего исключительного – тем более что отец его был не простой торговец, но имел, очевидно, какое-то педагогическое образование. Именно – какое-то. Потому что хотя в достаточно интересной книге «Евреи в КГБ. Палачи и жертвы», в биографии А. Дейча и написано, что он «родился в Вене, в семье учителя из Словакии»[26], но мы уже знаем, что это не совсем так. Отцовский педагогический уровень сельского учителя явно недотягивал до столичной школы, по каковой причине ему и пришлось становиться торговцем – «мелким коммерсантом», как стыдливо указывается в некоторых источниках…

Зато сын его, Арнольд, успешно постигал науки, не ведая притом, разумеется, что на улицах Вены – этого большого и прекрасного перекрёстка европейских дорог – он, вполне возможно, ежедневно встречает тех самых людей, которые вскоре войдут в историю и с которыми теснейшим образом окажется переплетена его будущая жизнь – пусть и не лично, однако ему придётся работать и по их приказам, и в их интересах или же – против них, вернее – на другой стороне, ведя борьбу с их «командами» и даже спецслужбами, причём на весьма высоком уровне.

Как известно, в разные годы, но в одно и то же с ним время по венским улицам ходили будущие вожди большевистской революции – без охраны и бронированных автомобилей, более-менее надёжно оберегающих сегодня политиков от проявлений «народной любви», – Владимир Ильич Ульянов (Ленин), Иосиф Виссарионович Джугашвили (Сталин) и Лейба Давыдович Бронштейн (Троцкий), в ту пору ещё единомышленники, хотя и конкуренты в потаённом своём сознании. Но это далеко не все из тех, кого именуют «историческими личностями» – просто ходившие в то же самое время по площадям и улицам Вены Зигмунд Фрейд, Иосип Броз Тито[27] и некоторые иные нас в данном случае не интересуют.

Но вот ещё одна личность… Впрочем, прежде чем обратиться к ней, вернёмся к началу этой главы, к «перестройке» Вены, как мы уже говорили, и уточним, что центром столицы стала Рингштрассе – улица, а точнее даже бульвар, растянувшийся на целых четыре километра и расположенный на месте бывших городских укреплений, срытых после того, как к Вене в качестве новых районов были присоединены её пригороды. На смену мощным стенам и глубокому рву, окружавшим старый внутренний город, пришёл огромный комплекс общественных и жилых зданий – парламент, ратуша, университет, два музея и прочие, выполненные в однородном стиле. Пройдёт не так уж и много времени, и Рингштрассе прочно войдёт в жизнь нашего героя. Ну а теперь здесь как раз и вспомним о другой личности того же самого времени, которая вскоре ворвётся в мировую историю – к сожалению, в качестве «антигероя» – и возглавит те силы, с которыми будет самоотверженно бороться Арнольд Дейч… Вернее, если говорить строгим языком разведки, будет «по ним» работать. Впрочем – и сражаться тоже, но только в самые последние минуты своей жизни.

«Молодой провинциал по имени Адольф Гитлер, прибывший в столицу, потому что, как он говорил, “хотел стать чем-то”, попал под чары Рингштрассе… “С утра и до позднего вечера, – писал он о своём первом приезде в Вену, – я брожу от одной достопримечательности к другой, а главная достопримечательность для меня здесь – дома. Я часами мог бы стоять перед зданием Оперы, часами мог бы глазеть на парламент; весь Кольцевой бульвар кажется мне сказкой из “Тысячи и одной ночи»”. Вскоре, однако, личная фрустрация дала понять честолюбивому архитектору и художнику, что в