Писательская рота - Сергей Егорович Михеенков

не вписывалась в наступившее прагматическое время, она стала старомодной со своим романтическим характером».

Друнина в последние годы жизни почти ни с кем не общалась. Лишь Виолетта, вдова поэта Сергея Орлова, скрашивала её одинокое существование. Последняя подруга.

Наступила перестройка. Безумный энтузиазм Горбачёва без конца транслировали по радио и телевидению. Власть разрушала то, за что она воевала на фронте, за что умирали её братья. Она уже завидовала Каплеру: муж вовремя умер…

Как я завидую тому,

Кто сгинул на войне!

Кто верил, верил до конца

В «любимого отца»!

Был счастлив тот солдат…

Живых разбитые сердца

Недолго простучат…

В 1990 году она была избрана в Верховный Совет. Но вскоре добровольно сложила депутатские полномочия. Почему? «Мне нечего там делать, там одна говорильня. Я была наивна и думала, что смогу как-то помочь нашей армии, которая сейчас в таком тяжёлом положении… Пробовала и поняла: всё напрасно! Стена. Не прошибёшь!»

Стала чаще бывать на даче. С тоской вспоминала, как весело было жить здесь с Каплером. Как вольно писалось. Теперь от той лёгкости не осталось и следа. Сидела у окна, закутавшись в тёплый платок, и смотрела на осенний сад, где тоже всё умирало. Должно быть, в один из таких приездов в одиночестве написалось, из самой глубины, уже из сумерек: «Тяжко! Порой мне даже приходят в голову строки Бориса Слуцкого: “А если кто больше терпеть не в силах, партком разрешает самоубийство слабым”…» В газете «Правда», уже утратившей большую часть своего тиража и влияния, 15 сентября 1991 года она опубликовала статью, где было и это стихотворение:

Живых в душе

не осталось мест —

Была, как и все, слепа я.

А всё-таки надо на прошлом —

Крест,

Иначе мы все пропали.

Иначе всех изведёт тоска,

Как дуло чёрное у виска…

Прежде чем поставить на прошлом крест, она привела в порядок все свои дела: закончила работу над поэтическим сборником «Судный час», посвящённым Алексею Каплеру, на даче села за стол и написала письма: зятю Андрею, дочери, внучке, подруге Виолетте, редактору, в Союз писателей, в милицию. Входной дверью придавила записку зятю, потому что знала: первым её найдёт он: «Андрюша, не пугайся. Вызови милицию, и вскройте гараж».

Из предсмертного письма: «Почему ухожу? По-моему, оставаться в этом ужасном, передравшемся, созданном для дельцов с железными локтями мире такому несовершенному существу, как я, можно, только имея крепкий личный тыл… А я к тому же потеряла два своих главных посоха — ненормальную любовь к Старокрымским лесам[1] и потребность творить… Оно лучше — уйти физически неразрушенной, душевно несостарившейся, по своей воле. Правда, мучает мысль о грехе самоубийства, хотя я, увы, неверующая. Но если Бог есть, он поймёт меня…»

Её похоронили в Старом Крыму рядом с Алексеем Каплером. Так она просила.

Астрономы назвали одну из вновь открытых планет нашей галактики именем Юлии Друниной. Но и не будь планеты, она всё равно будет светить всегда своим романтичным, немного грустным и суровым и одновременно нежным светом.

ЗИНКА

1

Мы легли у разбитой ели.

Ждём, когда же начнёт светлеть.

Под шинелью вдвоём теплее

На продрогшей, гнилой земле.

— Знаешь, Юлька, я — против грусти,

Но сегодня она не в счёт.

Дома, в яблочном захолустье,

Мама, мамка моя живёт.

У тебя есть друзья, любимый,

У меня — лишь она одна.

Пахнет в хате квашнёй и дымом,

За порогом бурлит весна.

Старой кажется: каждый кустик

Беспокойную девочку ждёт…

Знаешь, Юлька, я — против грусти,

Но сегодня она не в счёт.

Отогрелись мы еле-еле.

Вдруг приказ: «Выступать вперёд!»

Снова рядом, в сырой шинели

Светлокосый солдат идёт.

2

С каждым днём становилось горше.

Шли без митингов и знамён.

В окруженье попал под Оршей

Наш потрёпанный батальон.

Зинка нас повела в атаку.

Мы пробились по чёрной ржи,

По воронкам и буеракам

Через смертные рубежи.

Мы не ждали посмертной славы.

Мы хотели со славой жить.

…Почему же в бинтах кровавых

Светлокосый солдат лежит?

Её тело своей шинелью

Укрывала я, зубы сжав…

Белорусские ветры пели

О рязанских глухих садах.

3

— Знаешь, Зинка, я против грусти,

Но сегодня она не в счёт.

Где-то, в яблочном захолустье,

Мама, мамка твоя живёт.

У меня есть друзья, любимый,

У неё ты была одна.

Пахнет в хате квашнёй и дымом,

За порогом стоит весна.

И старушка в цветастом платье

У иконы свечу зажгла.

…Я не знаю, как написать ей,

Чтоб тебя она не ждала?!

1944

«НА НОСИЛКАХ, ОКОЛО САРАЯ…»

На носилках, около сарая,

На краю отбитого села,

Санитарка шепчет, умирая:

— Я ещё, ребята, не жила…

И бойцы вокруг неё толпятся

И не могут ей в глаза смотреть:

Восемнадцать — это восемнадцать,

Но ко всем неумолима смерть…

Через много лет в глазах любимой,

Что в его глаза устремлены,

Отблеск зарев, колыханье дыма

Вдруг увидит ветеран войны.

Вздрогнет он и отойдёт к окошку,

Закурить пытаясь на ходу.

Подожди его, жена, немножко —

В сорок первом он сейчас году.

Там, где возле чёрного сарая,

На краю разбитого села,

Девочка лепечет, умирая:

— Я ещё, ребята, не жила…

1974

Награды и премии

Ордена: Красной Звезды (1944), «Знак Почёта» (1967), Трудового Красного Знамени (1974, 1984), Отечественной войны 1-й степени (1985).

Медали: «За отвагу», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.».

Государственная премия РСФСР им. М. Горького (1975) — за книгу стихов «Не бывает любви несчастливой» (1973).

Серебряная медаль им. А. А. Фадеева (1973).

Публикации

В солдатской шинели. М.: Советский писатель, 1948.

Мой друг. М.: Московский рабочий, 1965.

Избранная лирика. М.: Молодая гвардия, 1968.

Алиска. М.: Советская Россия, 1973.

Я родом не из детства… М.: Современник, 1973.

Избранное. М.: Художественная литература, 1977.

Избранное: В 2 т. М.: Художественная литература, 1981.

Это имя… М.: Современник, 1984.

Метель. М.: Советский писатель, 1988.

Избранное: