Денис Давыдов - Дневник партизанских действии 1812 года

капитан Бельский назначен был ими начальствовать. К нему присоединились

двадцать два помещика; сто двадцать ружей, партиею моей отбитые, и одна

большая фура с патронами поступили для употребления первым ополчившимся,

которым сборное место я показал на реке Угре, в селе Знаменском.

Второе требовало со стороны моей некоторой хитрости: означенные казацкие

полки были в ведении начальника калужского ополчения, отставного

генерал-лейтенанта Шепелева [13]. Личное добродушие и благородство его мне

были давно известны, но я знал, что такое начальник ополчения, которому

попадается в руки военная команда! Сколь таковое начальство льстит его

самолюбию! На сем чувстве я основал предприятие мое. Уверен будучи, что

требование сих полков в состав моей партии, если она останется от него

независимою, будет без успеха, я сам будто бы добровольно поступил под его

начальство. Еще из села Павловского я отправил к нему с рапортом поручика

Бекетова. В рапорте я говорил, что, "избрав для поисков моих часть, смежную

с губерниею, находящеюся под ведением его превосходительства относительно

военных действий, я за честь поставляю служить под его командою и за долг -

доносить о всем происходящем". Из Юхнова я послал другого курьера с

описанием слабых успехов моих и с испрошением ходатайства его об

отличившихся (истинные рапорты мои посылаемы были прямо к дежурному

генералу всех российских армий Коновницыну). Добрый мой Шепелев растаял от

восхищения. Он уже возмечтал, что я действую по его плану, что он поражает

неприятеля! 9-го числа я послал к нему нового курьера с красноречивейшим

описанием пользы единства в действии и, как следует, заключил рапорт

покорнейшею просьбою об усилении меня казацкими полками, находящимися,

подобно партии моей, под его командою.

Во время продолжения дипломатической переписки моей я занимался рассылкою

чрез земское начальство предписаний о поголовном ополчении.

Между тем из двухсот отбитых нами пленных я выбрал шестьдесят не рослых, а

доброхотных солдат; за неимением русских мундиров одел их во французские

мундиры и вооружил французскими ружьями, оставя им для приметы русские

фуражки вместо киверов.

Еще мы были в неведении о судьбе столицы, как 9-го числа прибыл в Юхнов

Волынского уланского полка майор Храповицкий [14] , сын юхновского

дворянского предводителя, и объявил нам о занятии Москвы французами.

Я ожидал события сего и доказывал неминуемость оного, если продолжится

отступление по Смоленской дороге, но при всем том весть сия не могла не

потрясти душу, и, сказать правду, я и товарищи мои при первых словах очень

позадумались! Однако, так как все мы были неунылого десятка, то и начали

расспрашивать Храповицкого о подробностях. Он уверил нас, что оставил армию

в Красной Пахре; что она продолжает движение свое для заслонения Калужской

дороги; что Москва предана огню[15] и что никто в армии не помышляет о

мире... Я затрепетал от радости и тут же всем находившимся тогда в городе

помещикам и жителям предсказал спасение отечества, если Наполеон оставит в

покое армию нашу между Москвою и Калугою до тех пор, пока она усилится

следуемыми к ней резервными войсками и с Дону казаками. Кто мало-мальски

сведущ был в высшей военной науке, тому последствие превосходного движения

светлейшего в глаза бросалось. Я счел за лишнее учить стратегии юхновских

помещиков, как некогда Колумб не заблагорассудил учить астрономии

американских дикарей, предсказывая им лунное затмение. Вечером я получил

письмо калужского гражданского губернатора, от 8-го сентября, следующего

содержания:

"Все свершилось! Москва не наша: она горит!.. Я от 6-го числа из Подольска.

От светлейшего имею уверение, что он, прикрывая Калужскую дорогу, будет

действовать на Смоленскую. Ты не шути, любезный Денис Васильевич! Твоя

обязанность велика! Прикрывай Юхнов, и тем спасешь средину нашей губернии;

но не залетай далеко, а держись Медыни и Масальска; мне бы хотелось, чтобы

ты действовал таким образом, чтобы не навлечь на себя неприятеля".

Я принял уверенность на меня с самолюбием смертного, но робкий совет не

навлекать на себя (то есть на Калугу и на калужского губернатора)

неприятеля - оставил без внимания.

Десятого, вечером, я получил от начальника калужского ополчения предписание

принять в мою команду требуемые мною казачьи полки и приставшего к партии

моей маиора Храповицкого.

Одиннадцатого мы отслужили молебен в присутствии гражданских чиновников и

народа и выступили в поход с благословениями всех жителей. С нами пошли:

отставной мичман Николай Храповицкий, титулярный советник Татаринов,

шестидесятилетний старец, и землемер Макаревич; прочие помещики остались

дома, довольствуясь ношением охотничьих кафтанов, препоясанные саблями и с

пистолетами за поясом. К вечеру мы прибыли в Знаменское и соединились с

полками 1-м Бугским и Тептярским. Первый состоял из шестидесяти человек, а

второй - из ста десяти.

Прежде нежели описывать действия войск, чрез неожиданное умножение

поступивших из, так сказать, разбойнической шайки в наездничью партию, не

лишнее будет познакомить читателя с частными начальниками оной.

Волынского уланского полка маиор Степан Храповицкий[16] - росту менее

среднего, тела тучного, лица смуглого, волоса черного, борода клином; ума

делового и веселого, характера вспыльчивого, человек возвышенных чувств,

строжайших правил честности и исполненный дарований как для поля сражения,

так и для кабинета; образованности европейской.

Состоявший по кавалерии ротмистр Чеченский[17] - черкес, вывезенный из

Чечни младенцем и возмужавший в России. Росту малого, сухощавый,

горбоносый, цвету лица бронзового, волосу черного, как крыло ворона, взора

орлиного. Характер ярый, запальчивый и неукротимый; явный друг или враг;

предприимчивости беспредельной, сметливости и решимости мгновенных.

Ахтырского гусарского полка штабс-ротмистр Николай Бедряга[18] - малого

росту, красивой наружности, блистательной храбрости, верный товарищ на

биваках; в битвах - впереди всех, горит, как свечка.