Алексей Карпов - Княгиня Ольга

Но столь же несомненно, что за строкой автора явственно чувствуется народное, сказочное представление о княгине, имеющее, как мы уже говорили, местное псковское происхождение. К слову сказать, Сильвестр был уроженцем Новгорода и, по-видимому, не раз бывал в Пскове, хотя свою редакцию Жития Ольги составил будучи священником московского Благовещенского собора. Мы уже говорили и еще будем говорить о том, что княгиня Ольга стала одним из любимых персонажей русского фольклора. В представлении народа эта великая правительница и воительница, богатырка в полном смысле этого слова, сама явилась плотью от плоти народной и — подобно другим любимым героям народных сказок и легенд — вышла из среды простых людей. Уроженка Выбутской веси, едва ли не крестьянская дочь, «невежда» и «сирота» (по ее собственным словам, приведенным в Степенной книге), она стала в народном сознании перевозчицей — и в этом своем качестве оказалась мудрее и благоразумнее и киевского князя, и — впоследствии — византийского императора. Ее роль перевозчицы, по-видимому, далеко не случайна. Переправа через реку всегда представлялась чем-то большим, нежели простое перемещение в пространстве. В народном сознании река служила некой преградой, отделяющей один мир от другого, свое от чужого, иногда саму жизнь от смерти. В преданиях и легендах перевозчиками становились в том числе и князья; ставший хрестоматийным пример — легендарный Кий, основатель Киева, о котором еще в XI веке, по словам киевского летописца, иные говорили как о «перевознике» через Днепр. Но в русских обрядовых песнях переправа через реку символизирует еще и перемену в судьбе девушки — ее соединение с милым, превращение в замужнюю женщину{12}. Переправа при этом как правило осуществляется женихом, хотя в народной поэзии известны и обратные примеры. Вот и Ольга сама переправляет на другой берег своего суженого, и Игорь поначалу даже принимает ее за юношу. Роли меняются: Ольга оказывается не только мудрее, но и мужественнее своего будущего супруга («доброзрачна же и мужествена»), берет на себя его функции. Так уже первая встреча Ольги с Игорем предопределила ее будущее замещение Игоря в качестве правителя его державы.

Псковские краеведы XIX—XX веков попытались реконструировать описанную авторами Степенной книги встречу, исходя из того, что знаменательная переправа имела место у самой Выбутской веси. «В окрестностях Выбут, — писал в 70-е годы позапрошлого века историк Н. К. Богушевский, — …прохожих и теперь перевозят через реку в челноках особенной конструкции, выдолбленных из толстых стволов осин. В таком челноке могут поместиться не более двух человек. Управляет челноком рыбак или перевозчик — одним веслом или багром». По словам другого знатока местной старины, протоиерея В. Д. Смиречанского, рыбаки искусно управляют такими лодками-«душегубками» с помощью рук и ног, а иногда и шестом, «ежеминутно опасаясь быть опрокинутыми быстрыми волнами реки… Маленькие, выдолбленные из дерева лодки крестьяне находят более удобными для переезда через реку. Жители правого берега, против погоста Выбуты, переезжают на левый берег в таких корытах, иногда связанных по два. При этом управляющий должен быть ловким, а пассажир должен сидеть смирно, чтобы переправа обошлась без приключений, которые не редки. Здесь страшна не глубина, а сильное течение, с которым совладать не всякий в силах…»{13}

Так было в XIX веке, так могло быть и раньше. Но нарисованная картина разительно отличается от той, что изображена в летописи. Да и вообще Выбуты не слишком подходят для переправы на лодке. Это место было знаменито другим — бродом через реку Великую, который сохранял стратегическое значение и в XV, и в XVI веках{14}. Хотя автор Жития Ольги в редакции Степенной книги и разделял мнение о Выбутах как о родине святой, сцену переправы он, скорее всего, создавал, имея в виду другую местность — либо в районе самого Пскова, либо еще ниже по течению Великой, ближе к ее впадению в Псковское озеро. Именно здесь Великая, как бы оправдывая свое название, становится по-настоящему широкой и полноводной — такой, что описанная в летописи переправа — с долгими присматриваниями, разговорами, угрозой броситься в «глубину реки сей» — становится по крайней мере возможной.

Другие народные предания о княгине были записаны в Псковской земле позднее — в XIX и даже XX веках. В них Ольга уже совсем лишена каких бы то ни было исторических черт. Она предстает то великаншей-богатыркой, способной переносить в рукаве или в подоле своего платья огромные валуны, то колдуньей-чародеицей, чьи наполненные золотом и серебром погреба можно увидеть только один раз в году, в Ольгин день, 11 июля, — но всегда мудрой, исполненной целомудрия девой. Женихами Ольги в этих преданиях становятся и другие, помимо Игоря, почитаемые в Псковской земле исторические деятели — например, князь Владимир (внук Ольги князь Владимир Святой?) или Всеволод (первый псковский святой князь Всеволод-Гавриил Мстиславич, умерший в 1138 году?).

Народное представление об Ольге как о княгине-простолюдинке отразилось не только в летописи и местных псковских преданиях, но и в агиографической литературе. По словам авторов Жития, святая «отца имела неверующего (в оригинале: «неверна сущи». —мА.К.), также и мать некрещеную, от языка варяжского, и не из княжеского рода, ни из вельмож, но из простых была человек» — показательно, что эта фраза одинаково читается и в Псковской редакции Василия-Варлаама, и в редакции Степенной книги.

Но так ли было на самом деле? Та выдающаяся роль, которую княгине суждено было сыграть в русской истории, ее исключительное положение в княжеском семействе еще при жизни Игоря (об этом речь впереди), да и само ее наречение в летописи однозначно свидетельствуют о ее высоком происхождении — во всяком случае, по меркам древней Руси[4].

Особенно показательно имя княгини. В языческом обществе имя — это всегда знак определенной особости, выделенности из обычного круга. Прежде всего это относится к женским именам, которые вообще очень редки и появляются значительно позже, чем мужские.

Начальная русская история знает не более десятка женских имен. За небольшим исключением все они — даже не собственно личные имена, а производные от мужских имен — как правило, отца (или какого-нибудь другого родственника) или мужа. В древней Руси и позднее, в XI—XIII веках, женщин крайне редко называли по имени, но чаще — по отчеству или имени мужа: например, «Ярославна», «Всеволодовна» («Все-володова дщи») в первом случае, или «Святополчая», «Володимеряя», «Всеволожая» и т. д. — во втором. В той или иной степени к именам мужей или отцов восходят и имена первых известных нам русских женщин, живших в X веке. Так, в имени полоцкой княжны Рогнеды, будущей жены князя Владимира Святого, явственно угадывается имя ее отца Рогволода; в имени Малуши, матери Владимира, — ее отца Малка Любечанина. Скорее всего, от соответствующих мужских имен образованы и имена упомянутой в договоре Игоря с греками некой «Сфандры, жены Улебля (Улеба. — А.К.)», или Малфреди, умершей в 1000 году, — дочери или жены какого-то оставшегося неизвестным нам Малфреда[5].