Таежный тупик. Странствия - Василий Михайлович Песков

– помочь Агафье вырыть картошку. Зимой охотился. Но вертолет, вывозивший охотников из тайги, забрать его не сумел. Часть промысловиков по дороговизне летного времени выбиралась из тайги своим ходом. Охотничья избушка Ерофея – одна из самых дальних в тайге. Он выйти не мог. И от него ни слуху ни духу. «Перебрался к Агафье…» Это было предположение. Но если и так, каково жить в бездействии, в напрасном ожидании услышать шум вертолета! Никто не летал полгода. Перезваниваясь с Николаем Николаевичем, мы только вздыхали – что там в «усадьбе» Агафьи? Два раза приезжала к Николаю Николаевичу дочь Ерофея с немым вопросом. Успокаивали, как могли: «Еды там хватит, житейского опыта тоже». Но сами были в тревоге. У Агафьи плохи дела со здоровьем. И каково «двум медведям в одной берлоге»? Печальный опыт зимовок, когда друзья становились врагами, известен многим.

С этим тревожным чувством и подлетали к очажку жизни – такому маленькому, такому затерянному в горных зеленых дебрях.

К севшему вертолету из-под полога леса, как в детективе, вышли трое рослых мужчин, бородатых, в линялой одежде. Они брели через речку, ощупью находя ногами подводные камни. Передний, кажется, Ерофей. А где Агафья? Отлегло от сердца – вот и она! Кажется, стала еще чуть меньше. Обычное, мышиного цвета платье-мешок, резиновые сапоги, белый, испачканный сажей платок. Улыбается, машет рукой. Фу-у… Кажется, все в порядке.

Ерофей колет пропахшей дымом бородищей, тискает в медвежьих объятьях.

– Ну слава богу. А я уже твердо решил: еще два-три дня, и попытаюсь идти пешком.

– А это кто?

– Потом расскажу…

Выгружаем мешки, сумки, ящики с рассадой, сено для коз. Спохватываемся: в пожарной спешке забыли клетку с давно припасенными и ожидавшими часа курами.

Агафья сияет:

– Уж как ждали, как ждали…

Объясняем, почему вертолеты не прилетают. Кивает – «понимаю…». Но не все ей понятно в нынешней жизни.

Знакомимся с незнакомцами. Впрочем, в одном узнаю Уткина Алексея, работавшего в геологической партии. Лет десять назад он казался мне бородатым мальчиком, заглянувшим к Лыковым по любопытству. Теперь это был лысый бородатый мужик, но по-прежнему кроткий и обходительный. Представил своего друга:

– Владимир… Мы с ним с Алтая пешком…

Глаз у Владимира острый, на загорелых руках – наколки до плеч. Агафье, чувствую, хочется, чтобы нам с Николаем Николаевичем понравились эти двое пришельцев издалека. Около Алексея вьется тетеркой: «Он из маминого края. Тятя его любил». Даже прильнула к бородачу. Не возражала, а как бы даже обрадовалась, видя, что я снимаю их рядом.

– Давно пришли?

– Три дня назад.

Ерофей стоит в стороне, улыбается философски.

В последний раз я видел эту «усадьбу» полтора года назад зимой. Все тут тонуло в перинах снега. Сейчас все в зелени. На огороде, круто идущем в гору, синеет полоска ржи, кудрявятся грядки с горохом, с морковкой, в бороздах уже окрепла зелень картошки. Кора высокого кедра, кладущего тень на посадки, кольцом у земли снята. Кедр начал сохнуть и скоро пойдет на дрова. Огромные пни по соседству из-за трудности их корчевать выжигаются. Огород у Лыковых всегда был первым объектом внимания. И Агафья по-прежнему главную базу жизни стремится расширить.

Постройки и двор возле них похожи на маленький разоренный «шанхай». Две жилые избы, курятник и загородки. В них теперь уже старожилами обитают четыре козы и куры, на которых покушался недавно медведь, но, спугнутый, убежал со двора. Вряд ли его испугали развешанные повсюду линялые красные тряпки. Испугался собачьего лая. Он был тут заливистым. У старожила Дружка и помогавшей Ерофею охотиться Мурки тут неизбежно случился роман. И следствие его налицо – на привязи во дворе два симпатичных подростка. Ветка и Тюбик. Ветку Ерофей приготовился увезти, а Тюбик, возможно, и не узнает, что есть где-то жизнь, совсем не похожая на все, что тут его окружает.

На видном месте во дворе стоит бочка со следами костра под ней. Оказалось, «лечебница». В километре отсюда обнаружил Ерофей эту емкость, брошенную геологами, и пополнил ею хозяйство.

– Ну рассказывайте, как жили-были.

Рассказ Агафьи весь – жалобы на болезни. «Зимою выла, не могла разогнуться». Парафин, натопленный из свечей, перестал помогать. С приходом весны решили париться в бочке. Укрепив ее на камнях, разводили внизу костер и кипятили в воде хвою, кору осины, а позже – крапиву. «Когда вода остывала до нужной меры, я подставляла скамейку и залезала в бочку. Сверху укрывалась чем-нибудь теплым». Теперь Агафья размышляет, какой из отваров, по ее мнению, был полезным, а какой, возможно, и навредил. Подозревает, осиновая кора для лечения не подходила – «жар и сердце колотится», а вот крапива, кажется, подошла.

Тяга к теплу у Агафьи связана с пребыванием уже два раза на Горячих Ключах, после которых чувствовала ослабление болезней, и теперь разговор она то и дело подводит к осиновой коре и благодатным Ключам.

Ерофей на вопрос о житье в «карантине» вздохнул: «Не приведи бог еще раз очутиться в таком положении». На его долю пришлась тут мужская работа – пилил дрова и готовил ветки для коз. Дров за зиму извели много. Жили «на два дома». В каждой избе – по две печки, да еще и курятник надо было протапливать. И веток изводили козы немало. Так что работы монотонной, одинаковой каждый день для охотника тут хватало. Весной пришла очередь огорода. «К Пасхе сходил настрелял рябчиков». Это немного разнообразило жизнь, в которой главным было ожидание вертолета. «Каждый погожий день прислушивался: а вдруг?»

Агафья «заведовала столовой». С едой не бедствовали. Но с тревогой в последнее время стали поглядывать на убывающие запасы муки и крупы.

Были проблемы с водой. Для Лыковых «чистота» воды по их вере всегда была важной. Привезенная сюда посуда обязательно «освящалась» в реке. За водой к речке Агафья ходила непременно сама. Но в марте из-за болей в ногах и руках к Еринату с горы спускаться ей стало небезопасно. Чего бы проще доверить «водоношение» Ерофею. Нет, не можно! Ерофея, окрещенного и отпустившего бороду, к воде все-таки допускать было грех. Какой же выход нашла Агафья? Переселилась с горы к самой речке. Поставила палатку и там жила – варила еду, молилась. Палатка эта стоит и теперь, мы увидели ее сразу, как приземлились, – линялая парусина под кедром, поленница дров, кострище, «сигнальная» тряпочка от медведей…

По тону разговора, по мелким жалобам друг на друга было понятно: житье бок о бок в изоляции от людей было испытанием для обоих. «Случалось, собачились, проявляли упрямство, которого у нас обоих в достатке». В ходу