Картографы рая и ада - Василий Андреевич Владимирский

крайнем случае после небольшой философской дискуссии, где правота одной из сторон заведомо очевидна.

И это не просчет автора, а принципиальная позиция Савченко. Как утверждает герой его повести с говорящим названием «Тупик» (1972), «мир должен быть прост – и чем проще его устройство, тем гениальнее». Тут кроется самое уязвимое место большинства традиционных утопий, не только и не столько советских: принято считать, что идеальный мир должен быть рационален и объясним в выражениях, понятных не только ежу, но даже младшему школьнику с успеваемостью ниже среднего. Эта сглаженность, сведение всего разнообразия человеческих отношений к элементарной инженерной схеме делает такие произведения скучными до зевоты. Советские фантасты, которым удалось избавиться от «презумпция простоты», показать, что карта – это не территория, мир сложнее любого описания, а за рамками текста остается целая вселенная, сорвали банк. Хемингуэевский «принцип айсберга», когда 90 % информации не проговаривалось прямо, а оставалось в подтексте, работал – но, увы, не у Савченко.

Почеши где чешется

В одной из своих повестей, «Часе таланта» (1969), Савченко открыто высказывается в пользу «литературы идей»: «Здесь нелишне отметить, что, описывая идеи и гордые замыслы человека, его попытки понять мир и жизнь, мы сообщаем самое главное о нем – то, что на девять десятых составляет личность. Разумеется, если они есть – идеи, замыслы, попытки. А если их нет… что ж, тогда действительно надо напирать на художественность: какой у персонажа рот, рост, нос, костюм, какие глаза, ресницы, уши, волосы, как одет… чтобы персонаж сей предстал перед читателем как живой. Оно все бы ничего – да вот только живой ли он на самом деле? Не гальванизируем ли мы этой художественностью безличные полутрупы, обреченные – как в жизни, так и в книгах – на мелкое, необязательное существование, в котором, как ни поступи, все равно? Нужен ли этот золотушный реализм в наше страшное ядерно-космическое время, реализм, все жанры которого сводятся к одному – под названием “Почеши меня там, где чешется”?»

Рискну предположить, что на этих страницах звучат отголоски недавней дискуссии с критиками и коллегами о приоритетах научной фантастики, которая шла в 1960-х на страницах советской прессы. Савченко, конечно, горячится: в лучших своих произведениях он сам отнюдь не избегал описания внешности героев, незначительных в интеллектуальном плане. К примеру, так: «Крупное, хорошо сложенное тело в легком костюме, правильной формы голова, вьющиеся каштановые волосы, красиво серебрящиеся виски, карие глаза, крупный прямой нос, красу и мужественность которого оттеняли темные усы…» – и далее, два абзаца подряд.

С другой стороны, в самом успешном, неоднократно переиздававшемся романе Савченко «Открытие себя» (1967) инженерная дотошность, та самая внимательность к деталям, играет писателю на руку и придает истории дополнительное измерение. Для своей эпохи «Открытие» перенасыщено новаторскими идеями, от клонирования человека до прямой передачи информации в мозг минуя органы чувств. Однако детали здесь не только технические, но и бытовые, и те, что относятся к интеллектуальной жизни технарей-шестидесятников. О чем спорят советские итээры, ненароком совершившие революционное открытие, способное перевернуть мир с ног на голову, – если они настоящие живые люди, а не картонные куклы в человеческий рост? Не только о припое и растворе, расчетах и чертежах. Прежде всего, спорят они, конечно, о счастье человеческом. А счастье, подсказывает Савченко, в возможности постоянно меняться и свободно выбирать – профессию, женщину, судьбу. Тасовать варианты, пробовать и так, и этак: погружаться с аквалангом на Дальнем Востоке, изучать биологию в Москве, собирать хитрые машины во флигеле родного НИИ, подальше от ревнивых начальственных глаз, – и все это одновременно, не изменяя себе.

В «Открытии» затронута и другая принципиально важная для творчества писателя тема. «Все сводится к задаче: как и какой информацией можно усовершенствовать человека? – задается вопросом один из центральных персонажей романа. – Остальные проблемы упираются в эту». Для страны, только что открывшей прелести кибернетики, в недавнем прошлом «продажной девки империализма», звучит свежо, ново – и на первый взгляд вполне достижимо. Будущее уже рядом, осталось только протянуть руку – ну и разобраться, конечно, где лежит тонкая граница между усовершенствованием человека и его деградацией.

Управление информацией и перебор вариантов – идеи, вокруг которых строятся самые известные, самые важные произведения Савченко. В ироническом НФ-детективе «Похитители сутей» (1988) земляне и инопланетные пришельцы пересылают сознания от звезды к звезде в форме информационных пакетов и собирают свои характеры из кубиков, словно игрушку «Lego». Во «Встречниках» (1980) герои переносятся в прошлое, чтобы исправить ошибки, которые приведут к чудовищным катастрофам. В «Пятом измерении» – путешествуют по альтернативным версиям Земли, забредают то в утопическое настоящее, то в мир, где цивилизация так и не зародилась, а приземистые низколобые гоминиды дубасят друг друга обломками костей в темных пещерах. Ну а в «Тупике» (1972) великие физики-теоретики, напротив, умирают один за другим от потрясения, осознав, что время – иллюзия, будущее предопределено и никакого выбора для человека на самом деле не существует.

Всего лишь орудие природы

Владимир Савченко так и не сумел полностью изжить наследие советской НФ «ближнего прицела» – зато ему удалась другая эволюция, по-своему не менее любопытная, чем у братьев Стругацких или Владислава Крапивина. С середины 1960-х центральное место в его творчестве занимает новый жанр – производственный роман. Очень похожий на фантастику «ближнего прицела», близкий по генезису, но куда более перспективный, когда за дело берется одаренный прозаик, отменно владеющий материалом. (Рискну напомнить, что к производственному роману относят не только «Аэропорт» Артура Хейли или «Иду на грозу» Даниила Гранина, но и «Парк юрского периода» Майкла Крайтона, «Марсианина» Энди Вейера, а порой и «Моби Дика» Германа Мелвилла.)

Убедительно показать жизнь лаборатории, сектора, целого научно-исследовательского института, включая столкновение частных амбиций и повседневную рутину, – то, что удается Савченко лучше всего. Но и здесь Владимир Иванович далек от канона советского производственного романа с его казенным оптимизмом. Более того, великое открытие, прозрение сути вещей в его повестях и романах почти всегда неразрывно связано со смертью. Американский физик из «Черных звезд» решает унести секрет своего изобретения в могилу, «Открытие себя» начинается с трагической гибели гениального инженера, повесть «Тупик» носит подзаголовок «Философский детектив в четырех трупах», а один из авторов новаторского способа перемещения сквозь альтернативные вселенные из «Пятого измерения» вообще, как кот Шрёдингера: на одной вероятностной ветке жив, на другой – мертв.

Гибнут и главные герои романа «Должность во Вселенной», в общих чертах законченного еще в середине семидесятых, но увидевшего свет только в 1992-м. И это, надо сказать, вполне соответствует общему