Сергей Довлатов: время, место, судьба - Игорь Николаевич Сухих

читал в детстве такую книжку, она называлась „Где я был и что я видел“. Где ты был, ничего ты не увидел, хрен с тобой. Дали боги дожить, и стало спартанцам не до чужих бед, своих хватает»[192].

Самое любопытное, что автор «литературно-эмигрантского романа» «Ножик Сережи Довлатова», откуда взята эта инвектива, в общем, идет по следам «Невидимой книги» и «Филиала»: в использовании «внутрилитературной тематики», выяснении отношений с друзьями и миром, лирической партии повествователя, мотиве двойника, черного человека (им и оказывается «Сережа Довлатов»). Только довлатовский юмор сменяется злой иронией, что выглядит современно, но отчуждает от текста.

У всяк своя компания…

Что до своих и чужих бед, то мне вспоминается разговор с голландским студентом-славистом. «Знаете, за что я люблю Довлатова? Он такой же раздолбай, как и я». (Ключевое слово было другим, но с акцентом оно выглядело не грубо, а мило.)

При всей (преимущественно эпистолярной) язвительности и резкостях пафос Довлатова, рассказчика и публициста, был примиряюще-объединительным.

«Нет сомнения, что лучшие из нас по обе стороны железного занавеса рано или поздно встретятся в одной антологии», – предсказывал он в начале восьмидесятых (5, 255).

На конференции Филиала, чтобы разгадать будущее литературы, он предлагал посмотреть в прошлое. «Очень полезно было бы взглянуть на сегодняшнюю ситуацию через двести лет. Это сделать невозможно, но можно поступить наоборот. Можно взглянуть отсюда на литературу столетней давности, и тогда сразу возникнут впечатляющие аналогии… Время сглаживает политические разногласия, заглушает социальные мотивы и в конечном счете наводит порядок. Взаимоисключающие тенденции образуют единый поток… Сто лет назад было все: были правоверные, были либералы, был самиздат, были диссиденты… Все было, и всякое бывало. Мне кажется, что любой из присутствующих сможет обнаружить в истории литературы своего двойника… Литературный процесс разнороден, литература же едина. Так было раньше, и так, мне кажется, будет всегда» (5, 190).

Его двойником через столетие может оказаться, скажем, рассказчик Гаршин, про которого Глеб Успенский сказал: «В его маленьких рассказах и сказках, иногда в несколько страниц, положительно исчерпано все содержание нашей жизни, в условиях которой пришлось жить и Гаршину, и всем его читателям»[193].

Или сегодня мало кому известный (но от этого не ставший хуже) Осипович-Новодворский, автор единственной книжки рассказов, умерший в двадцать девять лет, которого критики-современники, бывало, сравнивали с Гейне-прозаиком или ставили в ряд лучших русских юмористов между Гоголем и Чеховым.

В двойной рецензии на «Компромисс» и сборник рассказов И. Суслова (1982) критик журнала «22» тоже занимался литературными мечтаниями. «Словно сегодняшний иностранец; замрут историки десятилетия или столетия спустя в непонимании советского общества (поди объясни им, что такое „приписка“ и разное прочее!). Обратятся они к Аксенову или Битову и совсем падут духом. И придет новый Лотман, и напишет комментарий к Войновичу и Искандеру. „А-а!..“ – скажет историк, и хотя поймет, но объяснить – вряд ли сможет. А новый Флейшман ответит: „То-то“ – и пойдет делать выписки из Довлатова и Суслова»[194]. Будущее наступило быстрее, чем предполагалось. Настающее настоящее словно заметает следы.

Сгорел Дом писателя, где читались первые довлатовские рассказы.

На месте «Сайгона» сегодня – магазин итальянской сантехники. Вместо «Чемодана» можно писать «Мойдодыр».

Едва вернувшись в Россию, книги Сергея Довлатова стали анекдотической сагой об ушедшем времени.

И лирической прозой о чем-то непреходящем.

И дружно ему закричали друзья:

– Нам всем непонятна манера твоя!

И так как они не признали его,

Решил написать он

Себя самого.

И вышла картина на свет изо тьмы…

И все закричали ему:

                                        – Это мы![195]

«В нашей литературе со всеми ее эверестами есть отныне особое довлатовское место…»[196]. – «Эх, занять бы это место…» (МД, 451).

Темнеет за окном незнакомый город и непонятный мир.

Место свободно.

Примечания

Наиболее полное издание довлатовской прозы: Довлатов С. Собр. соч.: В 5 т. СПб.: Азбука-Аттикус, 2019; 2-е изд. – 2024. Ссылки на Собрание сочинений даются в тексте с указанием тома и страницы.

Книга «Малоизвестный Довлатов» (последний том Собрания сочинений в 4 томах – СПб.: Азбука, 2021), включающая письма С. Довлатова, воспоминания и статьи о нем, обозначается как МД.

Ссылки на все остальные цитируемые издания приводятся в примечаниях.

Приложение

Достоянье доцента: комментарий к Довлатову как проблема

(Несколько положений)

Наше заглавие – контаминация двух цитат.

Печальная доля – так сложно,

Так трудно и празднично жить,

И стать достояньем доцента,

И критиков новых плодить…

(А. Блок. «Друзьям». 24 июля 1908)

Главное – не Шекспир, а примечания к нему.

(А. Чехов. Записные книжки)

Стоит, однако, заметить, что автор стихотворения «Друзьям» окончил историко-филологический факультет Петербургского университета и временами занимался вполне филологической работой (писал критику, издавал Аполлона Григорьева). А прозаик, кажется презиравший филологов (вспомним хотя бы профессора Серебрякова из «Дяди Вани»), тем не менее внимательно читал почти все заметные статьи о себе и мечтал о критике как серьезном чтении, «бальзаме для праздного ума моего».

Аналогично обстоит дело с нашим автором. «Я не интересуюсь, что пишут обо мне. Я обижаюсь, когда не пишут» (С. Довлатов. «Записные книжки»). Но в то же время сводная сестра С. Д. рассказывала, что он предлагал ей написать дипломную работу о своей прозе, но что-то не сладилось, пришлось заниматься Достоевским.

Основание для нашего разговора – подготовленное мной новое четырехтомное довлатовское собрание в сборниках, включающее примерно три четверти известных текстов, подчиненных общей мысли, концепции и впервые насквозь прокомментированных:

– Лишний («Зона», «Компромисс», «Заповедник»). СПб.: Азбука-Аттикус, 2011.

– Рассказы из чемодана («Наши», «Чемодан», «Филиал»). СПб.: Азбука-Аттикус, 2011.

– Иная жизнь. СПб.: Азбука-Аттикус, 2011.

– Уроки чтения. СПб.: Азбука-Аттикус, 2011.

Первые два тома включают шестикнижие Довлатова, главные книги, представляющие последовательную историю автопсихологического героя. В третий том вошли тексты художественной периферии: юмористика из сборника «Демарш энтузиастов», экспериментальная ранняя проза в духе «философской ахинеи» («Иная жизнь», «Ослик должен быть худым») и в манере Хемингуэя («Роль», «Солдаты на Невском»), а также немногочисленные поздние рассказы, не успевшие сложиться в книги («Жизнь коротка», «Виноград», «Старый петух, запеченный в глине»).

Нижеследующее – мнение профессора, обсуждение некоторых существенных проблем и принципов, возникших, выявившихся в процессе этой большой работы.

1. Комментарий обычно содержит персональный слой: пояснение упоминаемых в тексте личных имен, указание на прототипы. В так называемых «романах с ключом» («Сумасшедший корабль» О. Форш, «Алмазный мой венец» В. Катаева, «Таинственная страсть» В. Аксенова) соотнесение персонажей с реальными людьми становится важной частью замысла и предпосылкой эстетического восприятия.

Элементы романа с ключом есть в «Филиале». В этой повести предполагается раскрытие реальных имен большинства участников конгресса о будущем России и способы превращения Наума Коржавина в Рувима Ковригина, Синявского в Белякова, В. Некрасова в Панаева и т. д.

Но в ряде случаев приходится идти противоположным путем. Названные собственными именами реальные люди в произведениях Довлатова совершают поступки и произносят слова, за которые прототипы не отвечают. Было бы неосмотрительным или даже смешным уточнять, болел ли триппером упоминаемый в «Компромиссе» друг-«подонок», действительно ли женщина-редактор «Звезды» (сюжет «Записных книжек») грубо разговаривала с героем, потому что не успела опохмелиться.

В подобных (не столь уж редких) случаях выходом представляется отказ от комментария, расподобление довлатовского героя и прототипа. Круг упоминаемых в произведениях С. Д. имен может быть обозначен в именном указателе большого собрания сочинений (если таковое состоится), вне прямой, жесткой связи с конкретными сюжетами. Для довлатовской прозы, пожалуй, характерен (конечно, с вариациями) следующий принцип: реальные люди и довлатовские персонажи с теми же именами чаще всего не родственники, а однофамильцы.

2. Многократно рассказано и написано, что история знакомства с женой представлена