Холокост. Черные страницы. Дневники жертв и палачей - Нина Сигал

в лагере называли «Alte-Kamp-Insassen», что по-немецки означает «старые заключенные лагеря». Это звучало оскорблением, потому что содержало намек на то, что немецкие евреи настолько глубоко интегрировались в руководящую структуру лагеря, что их считали сродни нацистам.

Филип Механикус остроумно описал жестокую смесь скуки лагерной жизни с ужасом перед предстоящей отправкой в концлагерь. Лишь изредка употребляя местоимение «я», он все же умудрялся погружать читателей в свои собственные переживания и информировать их об особенностях своей личной ситуации.

Осенью 1943 года он, например, уяснил для себя возможность сбежать из транзитного лагеря и обдумывал этот вопрос в своем дневнике. Разумеется, он понимал, что его могут поймать, и с ужасом вспоминал то время, которое ему пришлось провести в концлагере Амерсфорт. «Там я познакомился с настоящими палачами, – писал он. – Этого достаточно, более чем достаточно на всю оставшуюся жизнь». Взвесив все варианты, он пришел к заключению, что лучше столкнуться с русской рулеткой отправки из Вестерборка, чем гарантированно оказаться в каком-либо концлагере на территории Голландии[173].

Примерно в то же время, когда Филип Механикус сделал первые записи в своем дневнике, в настроениях голландской общественности по поводу немецкой оккупации произошел серьезный сдвиг. В феврале 1943 года русская армия разгромила немцев в Сталинградской битве, которая переломила ход Второй мировой войны в пользу союзных войск. Впервые многие голландцы начали осознавать, что немцы вряд ли смогут выиграть войну и что предсказание Хендрика Колейна о том, что они останутся под каблуком Третьего рейха до 2000 года, скорее всего, не сбудется.

Затем, в апреле и мае 1943 года, голландские рабочие организовали еще одну крупную всеобщую забастовку, которая охватила главным образом промышленные предприятия в восточной части страны. Кроме того, различные небольшие отряды Движения сопротивления наконец превратились в значимую силу противодействия немецкой оккупации.

Все началось с того, что 29 апреля немецкие власти объявили о том, что все военнослужащие голландской армии, которые в мае 1940 года принимали участие в отражении немецкого наступления, будут отправлены в Германию для работы на заводах Третьего рейха. В тот же день в провинции Гелдерланд началась забастовка. Первыми на нее вышли рабочие машиностроительного завода «Шторк» в городе Хенгело, их примеру последовали рабочие двух чугунолитейных заводов «Индустри» в Ваассене. Эти два завода, на которых работало около 600 человек, и предприятие «Вулканус», персонал которого составлял около 400 сотрудников, являлись поставщиками сырья для завода «Шторк». Тесные связи между этими предприятиями позволили им в кратчайшие сроки организовать совместную акцию протеста.

Вслед за ними забастовку объявили работники других промышленных предприятий, а также фермерских хозяйств. Так, молочные фермы на севере района Велюве провинции Гелдерланд отказались снабжать фабрики молоком. В общей сложности в забастовке в восточной части Нидерландов приняли участие около 200 000 человек. Эта крупнейшая всеобщая забастовка в Нидерландах в военный период продолжалась шесть дней – с 29 апреля по 3 мая 1943 года. Рейхскомиссар Раутер был вынужден ввести военное положение, в рамках которого немецкие оккупанты начали репрессии: не менее 100 человек были казнены без суда и следствия. Некоторые немецкие солдаты считали себя вправе расстреливать людей прямо на улицах{183}.

Однако эти действия только укрепили решимость рабочих. Расположенная в провинции Гелдерланд Национальная организация по оказанию помощи скрывающимся, известная просто как L. O. (Landelijke Organisatie Voor Hulp Aan Onderduikers), стала основным связующим звеном между небольшими группами Движения сопротивления, и голландские борцы за освобождение начали тесно координировать между собой все виды актов неповиновения оккупантам. Эти усилия, однако, оказались запоздавшими для спасения нидерландских евреев. В мае 1943 года нацисты начали подготовку к своей завершающей антисемитской акции – депортации из Амстердама последней группы «привилегированных евреев».

* * *

Согласно выпущенному в марте 1943 года «Алфавитному указателю организации Еврейский совет», в котором на тридцати восьми станицах содержался перечень отделов, сотрудников и адресов этой организации, по всей стране было не менее пятидесяти ее представительств. В Амстердаме находилась штаб-квартира Еврейского совета по адресу Ньюве Кейзерсграхт, 58, штаб-квартира специализированного отдела Еврейского совета «Экспозитур» занимала три здания на Ян ван Эйкстраат, редакция газеты «Хет Юдише Викблад» – также три здания на Йоденбреестраат.

«М. Леви» в «Алфавитном указателе» значилась секретарем Р. Х. Эйтье, начальника отдела по выдаче разрешений на работу в департаменте по делам евреев, не являющихся гражданами Нидерландов, расположенного по адресу Ватерлооплейн, 119–121{184}.

Хотя Еврейский совет и превратился к тому времени в крупную организацию, о которой говорили как о «государстве в государстве»[174] или как о «еврейском правительстве», которому было поручено решать все проблемы десятков тысяч человек, однако к маю 1943 года было депортировано так много евреев, что сам Совет, казалось, уже утратил смысл своего существования. Это полностью соответствовало плану Аус дер Фюнтена: после того как эта организация дала некоторым «привилегированным» евреям ложное чувство безопасности, теперь можно было распустить ее.

В пятницу, 21 мая 1943 года, Аус дер Фюнтен проинформировал Еврейский совет, что 7000 его членов должны будут явиться для отправки на «работы в Германии». Другими словами, 7000 из 17 500 «штампов», которые были предоставлены сотрудникам Совета, в одно мгновение были признаны недействительными. Кто именно лишался иммунитета и перестал заслуживать защиты от депортации, предстояло решить самой администрации Еврейского совета. На принятие решения было дано четыре дня, потому что соответствующие списки следовало подать 25 мая{185}. Еврейскому совету было впервые недвусмысленно приказано составить конкретный список евреев для депортации, а не рекомендательный список тех, кого следует исключить из мероприятий по депортации.

Мирьям Леви, узнав эту новость, побежала к себе домой вся в слезах. Она с ужасом осознала, что Еврейский совет вряд ли сможет воспротивиться этому распоряжению немецких властей. «Я была ужасно расстроена тем, что Совет в очередной раз смирился с варварством, вместо того чтобы сказать: «Достаточно, идите вы все к черту!» – написала она в своих воспоминаниях.

Она подробно описала суету и хаос, царившие в течение следующих нескольких мучительных дней в стенах Еврейского совета. Ее начальник Эйтье был одним из тех, кому было поручено выполнить поступивший приказ, поэтому в задачу Мирьям входило на следующий вечер сверить список тех, кого предстояло депортировать, с карточками из регистрационного каталога. Администрация Совета, по словам Мирьям, в это время «только тем и занималась, что считала и пересчитывала, но цифры упорно не сходились. После всех уточнений и сверок количество лиц, предназначенных для отправки в Германию, все равно было значительно меньше 7000».

Как вспоминала Мирьям, она и ее коллеги «были в бессильном гневе. Конечно, мы то и дело натыкались на имена наших хороших друзей, коллег, иногда даже родственников, братьев и сестер и даже родителей и детей! Обстановка становилась все более напряженной. В конце концов один из сотрудников нашего отдела (бывший театральный режиссер и импресарио), не выдержав, разрыдался и закричал, что он отказывается заниматься этим. Тогда мы все прекратили составлять списки и один из нас пошел сказать профессору, что мы не сможем выполнить эту безумную и непосильную задачу».

Мирьям Леви описала, что достаточно много сотрудников головного представительства Еврейского совета, которое возглавлял Дэвид Коэн, отказались делать порученную им работу. При этом один смельчак открыто высказался против, а остальные «все плакали и были с трудом способны четко высказать свои возражения». Дэвид Коэн, который, как она написала, тоже был в слезах, ответил им следующим образом: «Если мы не сможем этого сделать, то произойдет нечто ужасное».

Мирьям Леви записала в своем дневнике, что немцы предупредили Дэвида Коэна, что «последствия [их отказа] будут невообразимыми».

Мирьям спросила Коэна: «Если все те ужасы, о которых ты настойчиво твердишь нам, все равно произойдут, то зачем же нам заниматься этой отвратительной работой вместо того, чтобы лежать на солнышке и собираться с силами перед отправкой в Польшу?»

Многие ее коллеги кивнули в знак согласия. Мирьям Леви пишет: «Профессор оглядел своих рыдающих сотрудников, в основном мужчин (я была среди них единственной женщиной), и сказал: