Афанасий Фет - Михаил Сергеевич Макеев

в имении мужа; Василий, женившийся в 1852 году на Екатерине Дмитриевне Мансуровой, проживал в Клейменове; Пётр учился в Харьковском университете. С отцом в Новосёлках жила Надежда, окончившая в 1848 году Смольный институт и продолжавшая отвергать предложения Борисова. Видимо, в это время между братом и сестрой возникла настоящая дружба, чему способствовала нелёгкая жизнь, которую Надежда вела в доме с отцом, как всегда, не считавшимся с её склонностями и желаниями, но вызывавшим у неё острое чувство вины оттого, что она не могла соответствовать его планам на неё. «...мои прекрасные надежды испарились как дым; я остаюсь, как и была, невеждой во всех отношениях, зная только, что отец потратил тысячи рублей, чтобы выучить меня музыке и что я не могу возместить затраты бедного старика, сыграв без ошибки какую-нибудь пьесу»230, — писала она брату Василию в июне 1850 года.

В тот приезд Фета домой, в июне 1853 года, произошло знакомство, сыгравшее едва ли не решающую роль в его литературной карьере. Новым знакомым стал Иван Сергеевич Тургенев, проживавший в это время, по российским масштабам, по соседству — в своём имении Спасском-Лутовинове той же Орловской губернии, куда был отправлен в ссылку, причиной которой, по распространённому в обществе мнению, была публикация отдельным изданием «Записок охотника», и имевший репутацию не просто замечательного писателя, едва ли не лучшего русского прозаика, но чуть ли не мученика, гонимого за сочувствие к народу. Фет знал и любил и его стихи (с поэмой «Параша» его познакомила, по его утверждению, Мария Лазич), и прозу. Сам Фет, несмотря на то, что начал печататься раньше Тургенева и уже издал два поэтических сборника, что его имя было знакомо читателям и критика отзывалась о его стихах одобрительно, имел в литературе существенно меньший вес. Он не затрагивал в своём творчестве социальных тем, центральных для русского общества, не подвергался гонениям, не участвовал в литературной жизни, практически не был знаком или потерял ранее имевшуюся связь с ведущими писателями и критиками, определявшими литературную моду. Таким образом, в литературной иерархии Тургенев был настоящей знаменитостью, Фет — всего лишь талантливым провинциалом. Знаменитый писатель, однако, знал стихи Фета, высоко их ценил и испытывал любопытство к личности автора; желание познакомиться исходило именно от него.

Первая встреча (формально она была второй — в своих мемуарах Фет туманно вспоминает о какой-то встрече, случившейся ещё в его студенческие годы на квартире у Шевырева) произошла в доме Шеншиных — соседей и родственников, которые через сестру Надю передали Фету просьбу пожаловать к ним для знакомства с большим писателем: «Я привезла тебе от всех поклоны, и Ш[еншин]ы убедительно просят нас с тобой приехать в следующее воскресенье. Будет Тургенев, с которым я сегодня познакомилась. Он очень обрадовался, узнавши, что ты здесь. Он сказал: “ваш брат — энтузиаст, а я жажду знакомства с подобными людьми”»231. «Конечно, — пишет Фет, — я очень обрадовался предстоящей мне встрече». Высокий статус писателя бросался в глаза: «Дамы окружали Тургенева и льнули к нему, как мухи к мёду, так что до обеда нам не пришлось с ним серьёзно поговорить». Но в конечном счёте этот разговор состоялся: «Зато после обеда он упросил меня прочесть ему на память несколько ещё не напечатанных стихотворений и упрашивал побывать у него в Спасском. Оказалось, что мы оба ружейные охотники. По поводу тонких его указаний на отдельные стихи я, извиняясь, сказал, что восхищаюсь его чутьём»232. Словцо «чутьё» Тургеневу понравилось — он принял его как комплимент.

Лошадей для визита в Спасское Фету пришлось просить у Афанасия Неофитовича, который выразил сомнение в безопасности общения с едва ли не «государственным преступником», но после уговоров щёлкнул пальцами и сказал: «Поезжай, уж если так тебе хочется»233. В тургеневском доме на поэта произвели впечатление многочисленные лакеи, в которых не было никакой необходимости, и обилие постоянно набитых ими курительных трубок, хотя сам Тургенев никогда не курил. Разговор, пишет Фет, «принял исключительно литературный характер»:

«...чтобы воспользоваться замечаниями знатока, я захватил всё, что у меня было под руками из моих литературных трудов. Новых стихотворений в то время у меня почти не было, но Тургенев не переставал восхищаться моими переводами од Горация, так что, по просьбе его, смотревшего в оригинал, я прочёл ему почти все переведённые в то время две первые книги од. Вероятно, он успел уже стороною узнать о крайней скудости моего годового бюджета и потому восклицал:

— Продолжайте, продолжайте! Как скоро окончите оды, я сочту своим долгом и заслугой перед нашей словесностью напечатать ваш перевод. С вами ничего более нет? — спросил он.

— Есть небольшая комедия.

— Читайте, ещё успеем до обеда.

Когда я кончил, Тургенев дружелюбно посмотрел мне в глаза и сказал:

— Не пишите ничего драматического. В вас этой жилки совершенно нет»234.

(Вспоминая этот эпизод, престарелый мемуарист утверждал: «Сколько раз после того приходилось мне вспоминать это верное замечание Тургенева, и ныне, положа руку на сердце, я готов прибавить: ни драматической, ни эпической»235).

Фет в своих воспоминаниях точен — атмосфера обеих встреч была доброжелательная, Тургенев был любезен и искренне восхищался его переводами. Верно и то, что впечатление, которое произвёл на него Фет, было неоднозначным. В письме С. Т. Аксакову от 5 июня 1853 года Тургенев сообщал:

«Кстати: у меня на днях был Фет — с которым я прежде не был знаком. Он мне читал прекрасные переводы из Горация — иные оды необыкновенно удались — напрасно только он употребляет не только устарелые слова, каковы: перси и т. д. — но даже небывалые слова вроде: завой (завиток), ухание (запах) и т. д. Я всячески старался ему доказать, что “ухание” так же дико для слуха — как, напр[имер], получие (от благополучия). Собственные его стихотворения не стоят его первых вещей — его неопределённый, но душистый талант немного выдохся. Попадаются, однако, прелестные стихи — напр[имер]: эти два, оканчивающие грациозное описание летней тихой ночи:

И сыплет ночь своей бездонной урной К нам мириады звёзд.

Сам он мне кажется милым малым. Немного тяжеловат и смахивает на малоросса — ну и немецкая кровь отозвалась уваженьем к