Любовь Овсянникова - С историей на плечах

Случайные встречи с людьми известными, с людьми высокого уровня, с небожителями, подкинутые мне то ли произвольно возникшей ситуацией, то ли неожиданным стечением обстоятельств или чьим-то внезапным решением, эти прекрасные промельки после их переваривания в себе становились перлами памяти и этапами роста. Роста ввысь, если человек интересовал меня и ранее, или вширь, если я о нем мало знала, а тут узнала больше. Ведь бывает же, что мы получаем импульс от случайно прочитанной статьи, увиденной передачи — а тут громадина человека, живое воздействие, впитываемое легче и быстрее, чем опосредованное!

Образ спеси

По возвращении из колхоза, где мне так тяжело пришлось потрудиться поварихой, мы приступили к занятиям, и я по-настоящему начала осваиваться в городе. Болезненно происходил этот процесс, и причин тому было много. Но главная — оторванность от родной среды, от своих людей, от родительского дома.

Глубокая осень 1966 года была удивительно мягкой, теплой и безветренной. Такая погода мне всегда нравилась, и я представляла, как зазеленели куртины в наших палисадниках, как увлажнились от утренних рос протоптанные среди уличных кочек дорожки, больше не пыля под ногами… Сейчас село утопало в новых свежих ароматах, а тут, в царстве асфальта и камня, где мне отныне суждено было жить, они не доходили до меня, не чувствовались… Где можно было найти их? И я кружила по городу, присматриваясь к каждому зеленому пятну, но тщетно…

Мне нравилось бесцельно гулять, находиться в потоке людей, особенно по вечерам, когда все выходили на променад в выходных нарядах, казалось, что среди них я обрету примирение с городом, что душа моя быстрее примет его в свои объятия. Нравилось и то, что я тоже хорошо выглядела, конечно, в сравнении со своим прежним видом — простым, сельским.

Для того чтобы справить мне новый гардероб — студенческий, взрослый — папа целое лето трудился на приработках, строил дом некоему Кухленко. Этот дом пережил своего хозяина и посейчас стоит как новенький. Помню, как после завершения моих «колхозов» и папиных приработков мы вдвоем поехали в Запорожье за покупками. Папа почему-то любил этот город — там жила большая родня и когда-то познакомились его родители. Одежды мне требовалось больше, чем было денег, поэтому решили пока что купить черные туфельки на каблуке и демисезонное пальто, а потом постепенно прикупать остальное.

Вот в этих-то нарядах, греющих папиной заботой, я и прохаживалась по центральной площади, вокруг памятника Ленину, возле театра украинской драмы, около кинотеатра «Украина».

Но причина моих гуляний заключалась еще и в том, что я жила на квартире у чужих людей, занимая малюсенькую комнатку, где было и тесно и душно. Ведь я привыкла дома во время занятий выходить через час-полтора в сад и бродить там по полчасика, что-то съедая с дерева или что-то делая. А тут выйти было некуда, отвлечься — нечем… Без таких проветриваний, разнообразящих мой труд, которые дома просто не замечались, я задыхалась.

И еще одно обстоятельство обернулось для меня большим душевным дискомфортом, мешающим сидеть одной в четырех стенах. Этот одноклассник, который уверял, что я ему нравлюсь…

Он хотел поступать в Запорожской педагогический институт… Возможно, я поломала его судьбу…

Я тащила его за собой в университет, чтобы хоть на первых порах не быть там одной. И на это положила много трудов, упорства и решимости. Выпускные школьные экзамены в расчет не беру — возможно, помогая ему, я сама лучше к ним подготавливалась. Но вступительный экзамен по письменной математике дорого мне обошелся… На этом экзамене я получила четверку, вследствие чего не смогла воспользоваться льготами медалистки. Не то чтобы я переоценила себя… а просто посчитала своим долгом вначале решить его вариант, а потом уже взяться за свой. В итоге попала в цейтнот, поспешила и сделала описку. И как бы ни была она очевидна и простительна, но конкурс есть конкурс — мне поставили четверку. А он получил высший бал.

Но это пустяки, главное — я на всех экзаменах была рядом с ним, помогла решить задачу по физике, успела проверить черновик сочинения по литературе, и мы оба поступили. Я радовалась. Радовался и мой одноклассник, но как-то странно у него это получалось — он тут же переступил через меня и буквально пошел по девочкам. Да еще за глаза чернил меня, выставляясь героем. Естественно, ни одного сердца он не завоевал, потому что умные девчонки сразу увидели его в истинном свете, но правда о его поведении дошла до меня. Такого удара я не ждала! И от кого — от этого улыбчивого тихони, который целый год сидел в нашем классе, как мышка, и шагу без меня не мог ступить! Но как же я не распознала его низкую натуру? И никто не распознал, школьные учителя тоже его хвалили… Вот только моей прозорливой маме он не нравился, а я посмеивалась. Воистину правдиво говорят: не дай бог из хама пана — подразумевая в хамстве крайнюю простоту и непосредственность нрава.

Конечно, пришлось порвать с ним. Но как страдало мое самолюбие, как не находила я места от огорчения, как не хотела расставаться с фигурами прежнего мира, доселе казавшегося вечным! Никого теперь рядом со мной не осталось — ни родных, ни подруг, ни просто знакомых из тех дорогих дней, устрашающе быстро отдаляющихся в прошлое… Никого… Впервые я была тотально одна, как скалка в океане.

Одиночество без преувеличения съедало меня, сжигал позор за такого подопечного. Но горше всего было сожаление — ради кого я жертвовала своим временем и усердием, ради кого рисковала?! Я не знала, чем смыть с себя возникшее омерзение… Мне было стыдно перед всем белым светом за доверчивость и глупость, за слепоту, за то, что я приняла всерьез сущую пустышку. Спасибо новым подругам, что в те дни поддерживали меня, Любе Малышко в частности… Она объясняла происшедшее по-своему — тем, что мальчику нужна была женщина, а я идти на эти отношения не хотела.

Я чуть не погибла от возмущения: какая, помилуйте, женщина? Да… что она себе навоображала?! Согласись со мной поехать в университет какая-то из подруг, возможно, я была бы еще больше рада и помогала бы ей с не меньшим воодушевлением. Фрейдистские побуждения тут были ни при чем, они были вообще чужды мне, ибо мою доминанту составляла цель. И мальчик этот, с которым я впервые долгое время разделяла свои интересы, был ее частью. Между нами не было и в обозримом будущем не могло быть чего-то такого, что позволило бы говорить об ином содержании отношений! Да он и пикнуть не смел о том, чего я не одобряла! Вот моя бабушка, когда кто-то хотел слишком многого, говорила: «А горячей золы ему не надо?» — и имела резон.