Теодор Гладков - И я ему не могу не верить…

Еще издали атаман заметил спешившийся передовой разъезд. «Неужели достигли Джунгарских Ворот?» Отсюда до Китая — рукой подать. Навстречу Анненкову скакал казак. Осадив коня, доложил:

— Господин генерал! Вот они, Джунгарские Ворота! — И, повернувшись в сторону виднеющихся гор, обзорно провел рукой, как бы показывая: вон они, эти ворота.

— Добро, брат! Спасибо за службу! — отрывисто бросил Анненков.

В обычных разговорах казаки называли его атаманом и братом-атаманом. Но в строю другое дело, здесь для них он был генералом. И сам Анненков, как только Колчак присвоил ему это звание, требовал, чтобы в официальной обстановке его величали генералом, считая, что это слово дисциплинирует людей. Тем не менее, чтобы приблизить к себе казаков, Анненков ввел в обиход своей армии слово «брат», оно больше импонировало казакам, нежели «господин».

Анненков подал знак на привал — роздых для людей и коней. Всадники остановились, начали спешно расседлывать и стреноживать взмыленных, тяжело дышащих, с впалыми боками лошадей. Они тотчас же потянулись к торчащим из-под снега жестким былинкам. Казаки раскладывали брынзу, копченую свинину, бочонки с топленым маслом. Из обоза казахского отряда «Алаш-орды» пришли два басмача, облюбовали загнанного, дрожащего от усталости коня, моментально длинным ножом с узким лезвием перехватили горло, стали свежевать. Отрезав солидный кусок мяса, потащили его к богатой, наспех сооружаемой юрте.

Перед Анненковым кто-то услужливо расстелил плотную попону из верблюжьей шерсти. Отцепив шашку, отделанную серебром и самоцветными камнями, он лег на попону, вытянув затекшие от долгой езды ноги, смежил глаза. Так пролежал несколько минут. Потом привстал, оглядел казачий лагерь, кого-то поманил пальцем. К нему торопливо подошел начальник штаба Денисов, почтительно наклонился, ожидая распоряжений.

Тот подал знак, чтобы охранявшие его покой казаки отошли в сторону и не могли слышать разговор атамана с начштаба.

— Буду держать совет, — приглушенно заговорил Анненков. Денисов опустился перед ним на корточки.

— Такая армия в Китае нам ни к чему. Граница надвое разделит мою армию. Слишком много горючего материала мы с тобой везем в чужую страну. Вчерашние крестьяне захотят домой. Настала пора размежеваться. Те, кто не с нами, должны остаться на этой земле.

Слово «остаться» Анненков произнес с каким-то нажимом, явно придавая ему особое значение.

— Что будем делать? — вопросительно поднял глаза Анненков на своего начальника штаба.

— Я буду говорить с казаками, а ты тем временем отправляйся в Оренбургский полк, потолкуй кое с кем, укажи диспозицию пулеметчикам…

Денисов отчетливо понял, что необходимо сделать и почему выбор атамана пал на оренбуржцев. На совести этого полка кровь не сотен, а тысяч коммунистов, советских работников, сочувствующих Советской власти и просто бедняков. Опьяненные кровью анненковские головорезы истребляли всех, кто попадал им под горячую руку. Надписи на вагонах, орудийных лафетах призывали: «Руби направо и налево!» Они как бы узаконивали жесточайший террор. Анненкова повсюду сопровождал «вагон смерти». Кто в него попадал, живым оттуда не выходил. Самые жестокие, самые зверские карательные акции колчаковское правительство поручало Анненкову. Это он по распоряжению военного министра омского правительства Иванова-Ринова зарубил 87 делегатов крестьянского съезда Славгородского уезда. Это он дотла сжег село Черный Дол, поднявшее восстание против Колчака. Это по его приказу головорезы ворвались в непокорное село Черкасское и с ходу уничтожили две тысячи человек.

В Усть-Каменогорске Анненков отобрал из заключенных в крепости тридцать партийных и советских работников и вывез в Семипалатинск. Все они были выведены к проруби на Иртыше и утоплены. В районе Семипалатинска солдаты бригады генерала Ярушина отказались выступить против крестьян, осмелившихся взяться за оружие, чтобы защитить себя. Анненковский полк разоружил бригаду, солдат вывели в камышовые заросли. Все они были расстреляны…

Джунгарские Ворота — это почти всегда ветер. Зимой свирепый и пронизывающий. Люди Анненкова мерзли, пытаясь укрыться за конями. Надо бы разжечь костры, но где взять хотя бы хворост? В душе они кляли брата-атамана за то, что сделал привал. Китай-то рядом, как-нибудь уж добрались бы до этого места, конечного пункта похода. Кое-кто открыто призывал повернуть назад, разве можно родину покидать, неужто мы нехристи, да и кто нас ждет в Китае? И тут раздался сигнал сбора.

Перед сгрудившимися казаками предстал сам атаман-брат. Его речь была недолгой. Хорошо поставленным голосом с оттенком напущенной грусти он сказал:

— Славные бойцы! Два с половиной года мы с вами дрались против большевиков… Теперь мы уходим… вот в эти неприступные горы и будем жить в них до тех пор, пока вновь не настанет время действовать… Слабым духом и здоровьем там не место. Кто хочет остаться у большевиков, пусть остается. Не бойтесь ничего и ждите нашего возвращения. От нас же, кто пойдет с нами, возврата не будет. Думайте и решайте теперь же!

От этих слов одни казаки ожили, приосанились, подтянулись поближе к атаману, давая ему понять, что готовы за ним хоть в огонь, хоть в воду. Это были главным образом те, кому все дороги назад были отрезаны. Другие тоже радовались: атаман-брат отпускает их без обиды домой. Словно чуя недоброе и в надежде предотвратить его, спешили уверить Анненкова:

— Не суди нас, атаман-брат, что мы уйдем от тебя. Но мы клянемся тебе, что не встанем в ряды врагов твоих!

Те, кто собрался домой, один за другим подходили к восседавшему на коне атаману-брату и на прощанье целовали стремя. Что делать с винтовками? Они теперь не нужны. Атаман приказал освободить первую же попавшуюся на глаза повозку: «Складывайте в нее, может, нам еще пригодятся».

И вот уже длинная цепочка конников потянулась в обратный путь. Но дошли они только до ближайшего небольшого ущелья. Все, кто ушел от Анненкова, полегли здесь…

За узкой полоской затуманенного зимнего горизонта — Китай. Виднелись дымки над фанзами. Там — укрытие и надежда. Анненков хотел въехать в Китай как сила организованная, способная на многое. Казаки лихо заломили папахи, подтянули подпруги, обтерли запорошенных коней, стряхнув снег с башлыков, сели в седла.

— Развернуть знамя! — приказал Анненков.

Знаменщики вынули из чехла штандарт, натянули на древко. На ветру вяло затрепетало изрядно помятое черное полотнище со зловещей эмблемой Отдельной Семиречен-ской армии — черепом со скрещенными костями и словами: «С нами Бог!»