Максим Литвинов. От подпольщика до наркома - Вадим Викторович Эрлихман

дворце Сан-Джорджо, о чем Б. Штейн рассказывает так: «В зале расположились делегаты, эксперты и секретари. На хорах журналисты и частная публика, которую пускали по билетам. В зале все гудело, и он напоминал настоящий улей. Все делегации уже были на местах. Открывается самая дальняя дверь. Первым в зал вошел Чичерин, а за ним все остальные члены советской делегации. Моментально жужжание прекратилось, наступила мертвая тишина. Слышно было только щелканье затворов фотоаппаратов, и вспыхивал магний. Все снимали советскую делегацию. И вдруг увидели, что мы одеты, как все… Постепенно улеглось всеобщее волнение, и открылась конференция»[293].

Литвинов позирует журналистам на Генуэзской конференции. (Нац. биб-ка Франции)

Корреспондент коммунистической «Юманите» Робер Лафон описал обстановку первого дня конференции с юмором: «Боши вошли в зал заседания, причем к ним совершенно не применяли правил о военнопленных. Вошли большевики, и именно вошли, а не вползли на коленях с веревкой на шее и с челом, посыпанным пеплом»[294]. Председателем был избран хозяин мероприятия – премьер Италии Луиджи Факта, но тон на конференции задавали Ллойд Джордж, французский премьер Раймон Пуанкаре и его министр иностранных дел Луи Барту[295]. В первые же дни советской делегации предъявили решение комитета экспертов, согласно которому от России потребовали уплаты 18,5 млрд золотых рублей довоенных и военных долгов. В ответ на это Литвинов зачитал длинный список ущерба, нанесенного стране интервенцией, сумму которого весьма произвольно определили в 39 млрд золотых рублей. Среди прочего в нее входили золото на 567 млн рублей, вывезенное в 1915–1916 годах в Англию, и золото на 120 млн рублей, отправленное в Германию в 1918 году. Чуть позже советские представители «великодушно» предложили признать довоенные (но не военные) российские долги и отдать национализированные предприятия в концессию или аренду их бывшим собственникам, но только в обмен на признание Советского государства де-юре и предоставление ему кредитов. Тогда же Чичерин выдвинул – вероятно, с подачи Литвинова – предложение начать переговоры о всеобщем разоружении европейских государств.

На Генуэзской конференции. (Из открытых источников)

Естественно, переговоры зашли в тупик, и тогда советские представители приватно предложили немцам вернуться к начатым в марте переговорам о советско-германском соглашении. Немецкий канцлер Йозеф Вирт и его министр иностранных дел Вальтер Ратенау находились в Генуе на положении изгоев, как проигравшие в войне. Ллойд Джордж, например, трижды ответил отказом на просьбу Вирта встретиться с ним. Поэтому, когда в ночь на 16 апреля А. Сабанин позвонил советнику немецкой делегации Уго фон Мальцану и попросил немцев с утра приехать в советскую резиденцию, они после недолгих споров согласились. О дальнейшем повествуют в своей книге участники конференции Н. Любимов и А. Эрлих: «Утром 16 апреля в 11 часов к воротам гостиницы «Палаццо империале» прибыла группа немцев в составе Ратенау, Гильфердинга, Мальцана и фон Симеона. Немецкие дипломаты были очень измучены, лица у них были серые, глаза воспаленные, и весь их внешний облик показывал большую озабоченность и усталость. Это был наглядный результат ночного «пижамного» совещания. Они прошли на территорию гостиницы: я проводил их до салона, предназначенного для переговоров и совещаний, и известил Чичерина и остальных правительственных делегатов о прибытии немецких представителей. Переговоры продолжались не более двух часов, после чего германская делегация уехала к себе в отель, а часть сотрудников из числа немцев осталась готовить окончательный текст договора. Через два часа германские делегаты снова приехали в «Палаццо империале», а еще примерно через час договор был подписан»[296].

На следующий день, 17 апреля 1922 года, Литвинов телеграфировал в Москву: «Наши полуприватные переговоры с Верховным советом вселили тревогу в души немцев, и Ратенау ни жив ни мертв прибежал к нам вчера и предложил, не сходя с места, подписать то самое соглашение, от которого он уклонился при нашем проезде в Берлине»[297]. Рапалльский договор полностью восстановил дипломатические отношения между обеими странами и объявил, что они взаимно отказываются от возмещения военных расходов и убытков, причиненных их гражданам революционными событиями. Он стал полной неожиданностью для других участников, от лица которых Ллойд Джордж пригрозил изгнать Германию с конференции. Тогда Чичерин твердо заявил, что в этом случае советская делегация тоже уйдет. В итоге заседания продолжились в комиссиях – финансовой, кредитной и других, – где стороны упрямо продолжали гнуть свою линию.

Пытаясь сдвинуть ситуацию с мертвой точки, Красин предложил согласиться на выплату довоенных долгов России без учета процентов, что составляло около 8 млрд рублей золотом. Он также якобы предложил выплатить единовременную компенсацию в размере 3–4 млрд рублей иностранцам, чья собственность была национализирована в России. Когда Чичерин сообщил об этом Ленину, тот потребовал «даже не заикаться» о советских финансовых обязательствах. Завершалось ленинское послание словами: «Личное мнение товарища Красина показывает, что его политика неправильна и недопустима»[298]. 2 мая Владимир Ильич написал записку в Политбюро с проектом телеграммы Чичерину: «Крайне жалеем, что и Чичерин и частью Литвинов скатились до нелепостей Красина»[299]. Не сохранилось никаких сведений, что Литвинов, сторонник жесткого отношения к Западу, соглашался на какие-то уступки, но, если это и случилось, он тут же «исправился» и больше не нарушал указаний.

Литвинов с другими членами советской делегации. (Из открытых источников)

На выручку России неожиданно пришли представители американского бизнеса, прежде всего уже упоминавшийся банкир Фрэнк Артур Вандерлип. Приехав в Геную, он заявил в интервью: «Прежде чем у нищего что-то отнять, надо это что-то ему дать». И тут же расшифровал: прежде чем выдвигать претензии к России, Запад должен поспособствовать восстановлению ее экономики – что, собственно, и предлагали советские делегаты. После этого некоторые участники конференции выразили готовность предоставить Москве кредиты еще до признания ею долгов; назывались даже конкретные суммы.

На радостях советская делегация устроила праздничный прием по случаю 1 Мая, где Чичерин играл на рояле, а Литвинов с грузинским большевиком Буду Мдивани устроили борцовский поединок: «Максим Максимович ловко увертывался от нападений и объятий своего «противника». Бой, под общий смех, окончился поражением Мдивани»[300]. А наутро московским гостям вручили новый меморандум с тем же требованием: признать все долги и вернуть национализированные предприятия. Правда, часть долгов обещали списать – но только если Москва откажется от коммунистической пропаганды за рубежом и распустит соответствующие органы, то есть Коминтерн. На следующий день представителя англо-голландской компании «Ройял датч шелл» обвинили в том, что он заключил с Красиным договор о передаче в концессию бакинских нефтепромыслов. Из-за